Первичный крик

Этот крик одновременно является криком боли и знаком освобождения, когда защитные системы личности внезапно открываются. Этот крик вырывается под давлением, державшим ранее взаперти реальное ощущение собственной личное–ти в течение, иногда, многих десятилетий. Многие пациенты описывают этот момент как удар молнии, разбивающей весь подсознательный контроль организма. Обсуждением крика и его значения мы займемся в последующих главах. Здесь же достаточно будет отметить, что первичный крик является одновременно причиной и результатом разрушения защитной системы.

В течение первого часа я иногда заставляю пациента говорить исключительно с его родителями. Разговор о них автоматически отвлекает больного от его чувства; в этом случае разговор похож на обычную беседу двух взрослых людей. Так, пациент может сказать: «Папа, я помню, как ты учил меня плавать и кричал на меня, потому что я боялся опустить голову под воду. Наконец, ты просто силой погрузил мою голову в воду». В этом месте пациент обращается ко мне и говорит: «нет, вы можете представить себе этого дурного сукиного сына, который топит шестилетнего ребенка?» Я отвечаю: «Скажите ему, что вы чувствуете!», и он говорит, вкладывая в свою тираду весь страх шестилетнего мальчика. Это приводит к образованию других ассоциаций, и теперь пациент погружается в то старое, испытанное им некогда чувство. Больной заговорит о том, как его отец пытался учить его и другим вещам, и как страшно было больному. «Однажды это была большая лошадь, а я не знал, как на нее влезть, но он просто заставлял меня, крича, чтобы я лез на нее, как могу. Лошадь взвилась на дыбы и понесла. На мое счастье рядом оказался конюх, который остановил ее. Мой отец не сказал ни слова». Снова я призываю пациента обратить на отца свои чувства. Ассоциации могут задержать его на том уроке жизни или напомнить о страшных ситуациях, когда отец не позволял ему выказывать страх. Больной может внезапно переключить свое внимание на мать. «Почему она не остановила его? Она была такой слабой. Она никогда не защищала меня от него». Больной уже знает, что надо делать и обращается непосредственно к матери. «Мамочка, помоги мне. Мне такнужнатвоя помощь. Я боюсь!» Это может открыть путь к еще более глубоким чувствам: рыданиям, слезам, судорогам в животе. Возникают другие ассоциации с моментами, когда она не защитила ребенка от «чудовища». Следуют новые яркие воспоминания и

прозрения о том, как инфантильна и боязлива была мать. О том, что она была слишком слаба для того, чтобы помочь ему, и так далее и тому подобное. Через два или три часа пациент чувствует себя настолько истощенным, что на этот день сеанс прекращается.

Пациент возвращается в номер отеля. Он знает, что я все время на связи и могу в случае необходимости поддержать и ободрить его. В первую неделю некоторые больные изъявляют желание продолжить беседу позже в тот же день из‑за высокого уровня тревожности. Но по истечении первой недели такое случается уже редко. Ему все еще нельзя смотреть телевизор или ходить в кино. Но в действительности он уже и не хочет этого делать, так как полностью поглощен самим собой.

Второй день

У больного появляется множество ветвящихся и переплетающихся между собой воспоминаний. «Похоже, что весь мой разум взрывается, — может сказать он по этому поводу. — Я так много передумал за эту ночь. Я очень мало спал и совсем не хочу есть. Когда я спал, мне постоянно снились сны». Пациенте порога переходит к делу, так как его чувства неудержимо всплывают на поверхность. Он рассказывает о казалось бы безнадежно забытых вещах, говорит о болезненных воспоминаниях, которыми пренебрег во время первого сеанса. Он может расплакаться в первые десять минут, и снова перемежать воспоминания с внутренними озарениями. Кажется, что он испытывает сильную душевную боль, однако, как почти все пациенты, он, скорее всего, скажет: «Я не мог дождаться утра, чтобы снова придти к вам». И мы снова принимаемся долбить защитную систему. Пациенту не позволяют уклоняться от предмета, если мы вдруг замечаем, что он хочет избежать какого‑то воспоминания. Не разрешается больному также садиться и «отбиваться». Мы снова и снова подвешиваем его на крюк болезненных воспоминаний: «Однажды мать взяла меня с собой в магазин. С ней были две ее подруги. Мать воткнула мне в волосы гребень и сказала: «Правда, из него получилась бы хорошенькая девоч