Первое апреля октября

Господь грустно улыбнулся, ничего не сказал.

- Нет, с одной стороны — хорошо, - раздумчиво продолжал Иван Фёдорович. - Дождь, вон, тебя не мочит... Молния не вдарит сроду... Живёшь, опять же, вечно. И нет ничего невозможного. Нет?

- Нет.

- Угу. А с другой-то стороны... Это ж какую уйму людей тебе надо услышать, сохранить и спасти! Одному... Тяжело?

- Привык, - коротко ответил Бог, выбивая трубочку в костёр.

- Не-е, - недоверчиво протянул Иван Фёдорович. - Как тут привыкнешь. Мне, вон, моя иной раз, вечером, на кухне, после стопарика, как начнёт в грехах своих каяться, обсказывать всё... А я ей говорю: не, Сергевна, ты это, давай-ка, я лучше не буду слушать. И мне, - говорю, - спокойней, и тебе потом стыда не будет. Да и надо оно мне — чужие грехи нянчить? Со своими не знаешь чего делать...

- Так ты б не грешил, - вставил Бог. - Чего проще-то.

- А?.. Ну ты скажешь, тоже... Тебе легко говорить, ты — безгрешен. А тут не знаешь, с какой стороны вдарит.

Гроза не унималась. Гром то исподволь погромыхивал, то ревел канонадой. Ветер метался и плясал вокруг, грозил поднять и унести, но сделать ничего не мог. Над головой, до самого неба, столбом стояло свободное от дождя пространство, в которое ни одна капля не смела залететь. Молнии низверзались на землю падшими ангелами; земля отвечала вздохами и, казалось, дрожала уже — до того была наэлектризована.

Странно это было, очень странно — сидеть на сухом и тёплом пятачке, у костра, в то время, как мир вокруг будто разрушался, падал в тартарары, проваливался в бездну несотворённости.

А Бог снял с огня засвистевший чайник, отставил в сторонку, подул на пальцы. Потом разлил по кружкам кипяток, протянул одну Ивану Фёдоровичу.

«Пакетик бы чаю, - подумал тот. - С бергамотом. Чего ж простой кипяток-то глыкать».

Однако, приняв из рук Господа обжигающую кружку, сразу уловил парящий горячий аромат чая. Или не чая. Сбора ли какого. Но пахло очень сладко и на всю ивановскую.

«Ну да, - кивнул он своим мыслям, - ему что вино из воды сделать, что чай... Мне бы так-то. «Дымовская», вон, в машине осталась похоронена...»

Воспоминание о водочке кольнуло в подреберье. Замелькали в голове картинки прошлого, которое теперь было таким далёким и невозвратным. Явились мысленному взору исполненные укоризны глаза жены. Услышался плач дочери. Заскрежетал в ушах подъёмник эвакуатора, взграмаздывающий на платформу покорёженную «десятку».

Всё кончилось, всё! Как будто и не было. А и было ли оно на самом деле?..

- Вернул бы ты меня обратно, а? - неожиданно для самого себя и беспокойно произнёс Иван Фёдорович. - Жену мне выходить надо. Дочь в сентябре родить должна. Говорят, сын. Внук, значит, у меня будет. Дача вечно не достроена. Кот у меня, Понтием кличут... А?

- Так а я что ж, - пожал плечами Бог. - Это ты сам решай.

- В смысле? - удивился Иван Фёдорович. - Ты ж меня прибрал.

- Не прибирал я тебя.

- Так мы чего, не в раю?

- А ты прямиком в рай нацелился? - улыбнулся Господь. - Нет, не в раю.

- А где?

- Здесь, - развёл руки Бог. - На распутье.

- О как...

- Ага. Пойдёшь налево — коня потеряешь, пойдёшь направо...

- Да и ладно бы с ним, с конём-то, - махнул рукой Иван Фёдорович. - Хотя, жалко «десяту» мою. Я ж с ней... Эх!.. Ну да ладно, лево-право, право-лево... Ты скажи, куда идти, чтобы себя не потерять.

- Всё-то вам скажи да подскажи, - проворчал Бог. Незлобливо и не в сердцах, впрочем.

- Ну, так ты ж это... Мы ж дети твои, вроде как.

- «Вроде как....» - повторил Господь и покачал головой. - Прямо иди. Это лучше всего, чтобы себя сохранить.

- Ну, это я и сам знаю, - поморщился Иван Фёдорович. - Это все так говорят.

Господь пожал плечами: так а чего ж тогда спрашиваешь-то...

Помолчали, слушая грозу. А гроза говорила много, торопливо и сбивчиво. То бормотала что-то себе под нос, то разражалась вдруг длинными и громкими громовыми тирадами. Пришепётывал что-то дождь. Вздыхал и сопел ветер.

И, несмотря ни на что, была в сердце какая-то благодать. И уютно было, будто не в чистом поле пережидаешь грозу, а в осенней сторожке — попиваешь чаёк с сахарком вприкуску да поглядываешь в оконце. И просишь гром потише, чтобы поющего сверчка не заглушал напрочь.

Иван Фёдорович прихлёбывал горячий напиток, от которого на душе стало ощутимо легче. Может, он, этот Божий чаёк, грехи с неё смывает?

Или, прости господи, отшибает чувствительность — подготавливает к переходу на тот свет?

Ой, нет, нехорошая это мысль! Разве станет Он так с людьми...

- Кто же ещё подскажет-то, - вернулся Иван Фёдорович к разговору, взглянув на дерзкий молниевый выпляс у горизонта. - Ты же это... один у нас всеведущий и всевидящий. Пока ты есть, кого ж ещё...

- Нет меня, - перебил Бог.

- В смысле? - не понял Иван Фёдорович и даже чай чуть не пролил.

- А какой тебе ещё смысл, - грустно улыбнулся Господь. - Правы были атеисты. Нет меня.

- Постой, постой! - всполошился Иван Фёдорович. - Какие к чертям атеисты?! Что значит «нет меня»?! Ты бог или не бог?

- Бог.

- Ну. Ты сидишь в раю или не сидишь?

- Не сижу. Ушёл я из рая.

- Куда это? - изумился Иван Фёдорович. - Где ж ты теперь?