Первое дело Еремея

Еремей остолбенел. Получается, Великая Тайна и не тайна вовсе?

— Конечно, тебе это известно, — продолжал старик, деликатно не обращая внимание на изумление Еремея. — Ментальное зондирование — палка о двух концах, посредине гвоздик. Ты не обращай внимания, я тут недавно препотешную поэму сочинял, и никак из образа не выйду.

— Да я ничего…

— И славненько. Значит, и вы, и мы добываем столько рашшину, сколько можем. И там, где можем. У вас, похоже, месторождение древнее, поди и самородки встречаются?

Еремей промолчал.

— А у нас — молодое, и потому глубокое. Под землю не сунешься, магма да газы, мы и приспособились, извернулись. Вся жизнь такая, изворачиваешься да изворачиваешься… Здесь прежде гейзеры были. Целая долина гейзеров. Вот я и придумал — зачем лезть в глубину, если глубина сама навстречу идёт? Каждый гейзер теперь отдаёт воду в специальное устройство. Там из неё и выделяют рашшин, а заодно и десяток других элементов Менделя — Ева. У вас, небось, таблицу иначе зовут? Знаю, знаю, все по своему переделать хотите. Ладно. Вот что меня тревожит, душа моя: уж больно мало последнее время рашшина из-под земли прёт. Буквально крупицы. Оно бы и ничего, крупица к крупице — нищему рукавицы, да у вас счёт на золотники. Сегодня на золотники, завтра на фунты, нехорошо выйдет. Равновесие нарушится, соблазн появится.

— Вы предлагаете мне заняться саботажем?

— В самую точку попал, душа моя. Именно саботажем. Плюнь ты на этот рашшин, займись лучше золотом, а то и серебром. По секрету, я серебро больше золота уважаю. Думаешь, только мы в Навь ходим? Не-ет, душа моя, такие чудища попадаются, что даже мое перо — оцени, а — даже мое перо! звучит! — оно бессильно выразить их мерзость и отвратность. На серебро одна и надежда, ну, ещё кол осиновый разве. Хотя, думаю, предрассудок этот — насчёт осины. Вылезет в наш мир из Нави преужасная монструозия, а тут ты, душа моя, серебром богатый, её и остановишь! Почёт и уважение со всех концов Рутении! Даже мы с Камляски поклон пришлем. Восчувствуй! — старик оглядел Еремей с головы до ног и вздохнул. — Ладно, это я так. В порядке инициативной вербовки. Не спросишь — не узнаешь. Идём, увидишь наши тайны…

Под ногами была не грязь, а спекшаяся смола, твердая. Непривычно, но чисто. Зато земли, её дыхания не слышно. Короста, истинно, короста на лике земном.

Старик подвёл его к домику.

— Добытные избы, душа моя. Маленькие заводики по извлечению рашшина из гейзерных вод.

Дверь не открылась, а отъехала в сторону. Внутри, в полумраке, он увидел нагромождение баков, змеевиков, трубок, пахло серой и грозой одновременно. Раздалось шипение, в баке заклекотало. А большой бак, в нём парза можно сварить.

— Это двадцатка, наш самый богатый гейзер. Не самый могучий а именно богатый. Рашшином, как можно догадаться. Здесь и происходит ку-диффузия, или, выражаясь тёмными словами, разделение козлищ и агнцев. Потом ещё и ещё, пока не получим рашшинов цвет. Когда б вы знали, из какого сора берём рашшин, не ведая стыда…

— Сора?

— Чего тут, в этой соли, нет! Я даже куплет сочинил: в алхимии точно известно одно: что злато сегодня, то завтра… Впрочем, это не интересно.

— Ну почему — неискренне запротестовал Еремей.

— Потому что предсказуемо. А предсказуемый стих что пресная соль. Вот тут водичка бежит, теряя свои примеси: здесь отдаёт серу, здесь магнезию, здесь тяжелые соли, и лишь в самом конце рашшин. За год как раз золотник и набирали — прежде. А ныне скудеет вода наша.

Еремей недоумевал, зачем старик показывает ему установку и жалуется на неудачи.

— А кому же поплакаться, как не собрату, — ответил на невысказанный вопрос старичок. — Сверху-то все больше «давай-даваи» шлют, этакие сухие, костлявые «давай-даваи», из которых ни каши сварить, ни избы починить. Великая Рутения угрожает-де Камляске. Вот и любопытно стало, такая ли уж великая угроза у великой Рутении.

— Мы — угроза?

— Именно, душа моя, именно! Страшные и коварные мракобесы, гонители живой мысли.

— Это… Это вы о нас?

— А вы, небось, о нас. Тёмные мастера, утверждающие на земле человеконенавистнические идеи бесноватого Нечистого, разве не так?

— Так, — признал Еремей. Старичок, действительно, словно Катехизис читал.

— Любопытное совпадение — мы-де тёмные, вы — мракобесы.

— Клевета! Клевета и напраслина! — заступился за Союз Монастырей Еремей.

— Ну, а разве вы не одного корня с Римской Церквью?

— И что с того?

— А кто великого провидца, теоретика Иномирья Жордано Бруно на костре сжег?

— Но ведь церковь признала ошибку.

— Только признала, и всё! А мы, между прочим, не только признали имевшиеся ошибки, но и осудили культ Ин-Ста со всей принципиальностью и прямотой.

— Ин-Ста, — чуть не задохнулся Еремей. — Сравнили! Ин-Ста пришёл в миролюбивую богобоязненную страну, населенную счастливыми земледельцами, отнял у них орало и подменил его страшным орудием Смерти!

— Было дело, — смиренно склонил голову старичок. — Признаю. Только…

— Какие здесь могут быть «только»? — поспешил развить успех Еремей.