Первое дело Еремея

Паренёк подвёл к Еремею клося. Клось встал на колени — то ещё зрелище. А иначе Еремей сам бы и не забрался бы в седло.

Паренёк молча повёл животное в поселок. К концу пути Еремей чувствовал себя получше — и соскочил на землю довольно-таки ловко. Не упал.

И в дом вошел самостоятельно, и опять не упал. И до ложа дошел, а что лёг сразу, то ложе для того и предназначено — лежать на нём.

Он слышал, как удаляются прочь клось и круглолицый паренёк. Нет, понял он, дело тут не в особой чуткости ушей. Дом выстроен так, что служит большим ухом, вот и слышно шаги всякого приходящего. И уходящего.

Умно построил дом отец Колыван. Если статис-поле заглушает ментальные звуки, следовательно, нужно усилить звуки физические. Пионерский скит не позволяет благодушествовать — вдруг подкрадется враг?

Но все-таки враг сумел прокрасться к отцу Колывану и к Рону. Как? Стоп-стоп-стоп, как сказал бы наставник. Не торопись, Еремей, не делай поспешных заключений. Почему это он решил, что враг подкрался незаметно? Потому, что не было следов борьбы? Всё равно, врагу трудно застигнуть врасплох и опытного священника, и уж тем более Рона, знавшего о смерти в этом доме. А вот другу застигнуть врасплох легко. Врагу под маскою друга. Обыкновенному поселенцу, которого ни отец Колыван, ни Рон врагом не считает. Человеку, к которому спокойно поворачиваешься спиной. Человеку, к которому спиной может повернуться и он, Еремей.

Он представил, как поворачивается лицом к безликой фигуре. Повернулся — и на шею накинули верёвку!

Нет, не сходится. Он бы не стал спокойно стоять. Попытался бы наступить каблуком на ногу противнику. Ударить локтем в живот. Нагнуться и ухватить за ногу — в семинарии их учили защищаться. Конечно, никакой уверенности в том, что он — или отец Колыван — отбились бы от противника, не было. Но были бы, обязательно были бы следы борьбы. Та же верёвка истерла бы шею во многих местах. А у Рона полоса аккуратная, он сам видел. А если нет следов борьбы — не было и самой борьбы. Точнее, — поклон в сторону Настоятеля Дормидонта, не было следов физической борьбы.

Еремей лежал и размышлял. Слабость ушла, пот высох, и только сердце колотилось в груди тяжелым кузнечным молотом, отзываясь в висках молотками подмастерьев.

Он проделал дыхательные упражнения, унимая и сердце, и разыгравшуюся фантазию. «Не пугай себя криком», говорил величайший Лек-Сий. Сердце должно быть горячим, руки чистыми, а голове полагалось оставаться холодной — как гласило другое изречение великого мудреца. Стала ли холоднее голове Еремея, он не знал — «нельзя измерить собою себя», но молоты в висках перестук прекратили.

Он полежал, опрашивая каждый орган, способ, которым он пренебрёг сразу после того, как очнулся. Сухожилия и мышцы требовали разминки, сердце — умеренности в ближайший день или два, но в остальном проверка показала, что он, Еремей, парень хоть куда. И прошла проверка куда лучше, чем на занятиях в семинарии. Все ведь всерьёз, а это заставляет быть куда собраннее, ответственнее.

Лежать больше не хотелось. Належался. И он начал разминать мышцы и сухожилия, применяя древнее искусство целительных рук. Лучше всего исцелять руками другого, но и себя можно, пусть и не полностью. Пальцами он сначала гладил кожу, затем принимался за мышцы — сначала легонечко разминал, а потом брался основательно. Здесь была своя система, несоблюдение правил могло больше навредить, но Еремей выполнял всё неукоснительно, без спешки и небрежения. Если музыкант настраивает лютню, чтобы сыграть мелодию простую, то священник должен ещё тщательнее настроить своё тело, потому что играть на нём будет иной музыкант…

Но как ни был поглощен занятием Еремей, он опять услышал шаги. Хотя не услышать их было бы мудрено, шли люди степенные, уверенные с том, что их ждут и ждут с радостью. Искусство различать человека по походке не было обязательной дисциплиной, но Еремей провёл не одну склянку со старым богатырём, набираясь от него уму-разуму. Приходилось, ежели ментальным слухом обижен.

Еремей встал с ложа, пригладил волосы, надел скинутые было одежды.

— Я слышал, вы, отец Еремей, провожали шамана? Не слишком ли много чести колдуну круглолицых? Нет, нет, я совершенно не хочу вмешиваться в ваши дела, но вы уж позаботьтесь о собственном здоровье, пожалуйста, полежите денек-другой — достопочтенный Хармсдоннер говорил озабоченно, с укоризною. Богатырь же Брасье смотрел на Еремей, скорее, с одобрением.

— Благодарю за заботу, достопочтенный Хармсдоннер. Я бы и полежал, да мудрый Шугадан-Оглы захотел поднести нашему поселению дар по случаю избавления озера от Сайрина. Не отказываться же. Я пока ещё недостаточно хорошо знаю склад ума людей Льда и их обычаи. Вдруг мудрый Шугадан-Оглы обиделся бы, да и передумал открывать тайную залежь рашшина? Я не мог пойти на такой риск, вот и пришлось посчитать себя здоровым. К счастью, состояние мое не так уж и скверно, хотя, признаюсь, денек-другой я действительно буду вынужден ограничить свою деятельность.