Первое королевство. Британия во времена короля Артура

Изделия, которыми пользовались их потомки, тоже были удобными и разнообразными, но не такими броскими и эффектными: их изготавливали кустарными методами. В V–VI веках люди подвешивали над очагами в домах большие котлы с ручками, готовили и смешивали ингредиенты для кушаний в мисках, хранили зерно, сушеные припасы и жидкости в кувшинах. По объему горшков, форме края и основания, ширине горлышка можно судить не только о новой эстетике, но и об использовании посуды в хозяйстве. Из больших горшков с широким горлом было удобно разливать похлебку или доставать сухие продукты, например муку или горох. Из горшков с узким горлом и отогнутым краешком медленнее испарялась жидкость, их можно было накрыть тканью, закрепив ее бечевой, чтобы до содержимого (особенно жидкого) не могли добраться насекомые, домашние животные или чьи-нибудь шаловливые руки. Такие горшки могли пригодиться и для упаковки ценных продуктов — например, соли, если ее везли на продажу. Посуду с плоским дном было удобно ставить на твердый пол или на стол, посуду с округлым дном — нагревать на огне или поставить остужаться на холодную землю. У некоторых сосудов (не только у тех, что во множестве находят на территории поселений, но и у погребальных урн) в стенках ближе ко дну имеются небольшие отверстия: видимо, эти сосуды использовали для сцеживания — к примеру, сцеживания обрата из створоженного молока.

Жизнь оставляет на посуде свои следы: например, сажа на донышке показывает, что горшок когда-то использовали для готовки; многие сосуды за время их существования использовались то для одного, то для другого — до тех пор, пока не разбивались вдребезги. Черепки становились игровыми фишками, подставками, клиньями — или попадали в мусор. Однако сейчас археологи научились распознавать более мелкие признаки износа. Выщербины и мелкие трещинки на внутренней поверхности многих погребальных урн, которые до недавнего времени даже не считали нужным отмечать при описании находок, — указывают на то, что эти сосуды, вообще говоря, не изготавливали специально для погребений, а ранее использовали, скажем, для варки эля, причем не единожды (например, для погребального пиршества), а часто и в течение долгого времени[190]. В других урнах, судя по всему, изначально хранили припасы или готовили еду, а в некоторых, возможно, ставили подходить тесто.

Результаты многолетних научных исследований вкупе со статистическим анализом позволяют с уверенностью утверждать, что, хотя сосуды, в которых происходило захоронение останков после кремации, не изготавливали специально, их тем не менее тщательно подбирали для этой цели. Их форма и декор играли ключевую символическую и функциональную роль в продуманной системе обрядов, элементы которых удается лишь косвенным образом восстановить по тем крупицам, которые не сгорели в жарких погребальных кострах. По сути, исследующий кремационное кладбище археолог творчески переосмысляет судебную медицину.

Кремация умершего члена сообщества требовала эмоциональных, материальных и социальных вложений в ритуал, превращавший упокоившегося человека в нечто стихийное, затем — неосязаемое, затем — вновь материальное. Проводился ли обряд на определенном месте у хутора, на маленьком кладбище при деревушке или на большом общем кладбище, которое использовали сразу несколько поселений, — в любом случае он требовал строгой организации и должен был проводиться согласно определенному порядку. После смерти покойника облачали в соответствующие одежды. К поясу подвешивали нож, на рубахе закрепляли мелкие личные вещицы: гребень, заколки, возможно, фибулы. Вещи должны были соответствовать возрасту и полу умершего, возможно, его статусу в доме, а также семейным традициям. Затем тело перемещали — на похоронных носилках, телеге или повозке — к месту, где был сложен погребальный костер, который готовили очень тщательно: чтобы тело полностью сгорело, аккуратно сложенные поленья и хворост должны были дать очень высокую температуру и при этом не развалиться. Сцена сожжения ярко изображена в поэме «Беовульф»: воины вместе собирают дрова для костра, густой черный дым поднимается в небо, плач и горестные песни смешиваются с ревом пламени[191]. Кто именно принимал участие в зажигании погребального костра, мы не знаем, но судя по тому, сколько нужно было затратить на это времени и материалов, и по тому, что огонь и дым должны были быть заметны с большого расстояния, очевидно, что такой погребальный обряд считался общезначимым событием, знаменующим преображение, завершение и нескончаемый круговорот жизни, смерти и возрождения. В представлениях провожавших умершего людей V века пламя погребального костра разрушало тело и жизнь, а керамический сосуд, сам рожденный в огне, собирал их вновь[192]. Похороны были поводом продемонстрировать чувство общности, идентичность и статус, свои чаяния и горе и заодно — подумать о собственной смертности.