Сейчас большинство археологов полагают, что оружие и другие статусные предметы в погребениях не просто были приметами воинских заслуг, но выражали сложный комплекс представлений о социальной идентичности и не соотносились с биографией умершего напрямую. Другими словами, захоронения с оружием, как и использование керамики определенного стиля, были одним из аспектов габитуса[420]
— признанным знаком принадлежности к традиции и культурного сродства. Подобный способ захоронения мог указывать на привилегированное положение усопшего, возможно — на престиж и богатство его рода. Не исключено, что такая честь подобала лишь главе дома. Или, возможно, копье или боевой нож могли положить в могилу в надежде на то, что человек, не имевший определенных привилегий при жизни, получит их в мире ином. Или провожающие отдавали их в качестве дара (или дани) духам иного мира или прародительнице-земле. Наверняка среди похороненных с оружием были и опытные воины, и бывшие дружинники, но это обстоятельство не было необходимым условием для подобного захоронения.И еще одно соображение. Члены профессиональных военных отрядов (комитатов) составляли немногочисленную элиту, но доблесть и сверкающее оружие требовались мужчине не только для того, чтобы сражаться за своего господина на поле брани. Там, где не было иных пастбищ, кроме лесных выпасов, и скота было мало, на горных выгонах и вересковых пустошах, в обширных лесах, окружавших многие поселения, охота с копьем и щитом — на кабанов, оленей, волков, диких быков — давала возможность мужчине, мечтавшему о воинской славе, проявить свою доблесть и обеспечить домочадцев дополнительной мясной пищей. Оружие, положенное в могилу такого человека — защитника и кормильца — как символ его заслуг, как знак причастности к сообществу, как часть ритуала перехода, может быть скрытой отсылкой к более сложной истории, нежели романтическая легенда о подвигах благородного воина. Впервые за много поколений появился новый идеал мужества — одновременно и охотник, и ривер-налетчик, и эсквайр, и воин. Возможно, мужчина, удостоившийся роскошного погребения на границе Болотного края в Лейкенхите, был воином — а может, и нет. Не исключено, что он был одним из «больших людей», по частям унаследовавших приватизированную власть почившей Римской империи, и управлял своей территорией, собирая внушительную дань. Люди, устраивавшие его похороны, сочли, что он готов к битве.
По понятным причинам исследователи уделяли гораздо меньше внимания тем сообществам, где умерших хоронили с малым количеством погребального инвентаря или без него. До появления в середине XX века метода радиоуглеродного датирования[421]
датировать захоронения без погребального инвентаря было крайне сложно. В западных и северных областях римской Британии зачастую трудно отличить погребения римского периода от более поздних захоронений. Воинов и маркитантов, рабынь и знатных женщин — всех хоронили в одинаковых могилах, и лишь сохранившиеся надгробия порой помогают определить статус умерших и язык, на котором они говорили. Иногда, как в случае надгробия Вотепорига Защитника, имеется прямое указание на статус. Изредка надпись на надгробии сообщает, к какому местному сообществу покойный себя причислял: например, христианин по имени Алиорт, похороненный на кладбище валлийской деревни Лланалхирн (Гвинедд), был