Первое правило диверсанта

У Монаха, при всем богатстве выбора вооружения, ощущалась серьезная нехватка боеприпасов. Тут пришлись, как нельзя кстати, мои собственные запасы. Пять полных пулеметных магазинов емкостью сорок пять патронов. Один в автомате, четыре в гнездах разгрузки давали мне значительную фору в предстоящей кампании. У Монаха с Андреем было всего полторы сотни патронов для «калашникова» на двоих (немало конечно, но и не так чтобы много), поэтому я с легким сердцем отдал им свои заплечные припасы. Тем самым заметно облегчив свою ношу и утяжелив наши общие шансы на выживание. Кроме того, у Монаха было два десятка зарядов к дробовику, а у Андрея три обоймы к винторезу плюс крупнокалиберный никелированный револьвер с пятью выстрелами. Гранаты мы тоже разделили по-братски. Все выглядело так складно, будто заранее готовился к подобной акции и именно в таком составе. Даже удивительно, почему я не удивился подобному раскладу. Видимо, так заложено в программе.

Вспомнились слова субтильного главаря наемников о моей готовности к предстоящей войне. Знай он, насколько близок к истине и против кого будет направлена моя война, наверное, не отпустил бы меня так просто. Я невольно усмехнулся — еще и потому, что в ту нашу встречу обещал с ним как следует разобраться. Ну что же, шанс представился. Осталось в очередной раз проверить, на чьей стороне удача и насколько она благосклонна лично ко мне.

Через сорок минут мы вышли. Еще через десять дождь кончился.

В воздухе висела непроницаемая завеса мглы, больше похожая на белесый дым. Подкова двора походила на наклоненный чан, из которого проливалось клубящееся паром варево, затопившее все кругом. Видимость не превышала тридцати-сорока метров.

Выйдя из чаши двора и оказавшись на бывшей проезжей части, мы практически потеряли ориентацию. Мутные очертания домов наплывали на нас и казались невесомыми, будто гигантские цеппелины, удерживаемые мощными канатами, они покачивались над своими фундаментами, готовые вырвать из земли тяжелые кнехты и взмыть вверх. Мне хотелось оказаться на одном из этих дирижаблей и унестись прочь от всех своих проблем. Взмыть так высоко, чтобы стать точкой, чтобы никто не смог различить меня с земли.

Ведь я только сейчас до конца осознал, что мы идем убивать. Да, я ненавидел всю эту продажную кровожадную свору, но готов ли был сам взять на себя кровь? Тем более в свете недавно открывшихся обстоятельств.

Этот мир приютил меня, но был ли он моим и на что я был готов ради него? Вероятно, на многое, но проверять на практике не хотелось.

Ой как не хотелось.

Монах многого мне не рассказал, я даже не знал, как долго состою в егерском клане. Однако за все время, что ясно помнил, мне лишь дважды пришлось применять оружие против человека: первый раз, на одиночном выходе, и то я не уверен, что убил того, кто стрелял в меня или даже ранил. Так, скоротечная огневая стычка с перепуганным насмерть отшельником, видимо решившим, что я посягнул на его территорию. Все предельно просто — он стрелял в меня, я в него. Второй раз, когда по тревоге выдвинулись на точку и полчаса взметали пулями осколки щебня, отбивая двух наших от наемников, и тогда одного гада я точно положил, а может, и двух — не уверен. Помню, мутило сутки, не мог ни есть ни пить. Мне было очень и очень паршиво, и я не хотел снова переживать то же, выворачивающее наизнанку кишки и душу, чувство сопричастности к чужой смерти, хотя и знал, что во второй раз бывает легче. Так, во всяком случае, говорил Монах. Он был докой в подобных делах.

Но вот ведь в чем дело: несмотря на то что я во всем стремился ему подражать, в этом вопросе у меня сложилось свое собственное мнение, которое не спешил менять ни в угоду Монаху, ни кому бы то ни было еще. Мне просто не нравилось убивать людей или, может, я был слишком слаб на том поприще, на котором рискнул пробавляться.

Весомый удар в плечо заставил встрепенуться. Монах шел чуть впереди, Андрей вровень со мной, он по-прежнему был хмур (Монах запретил ему взять с собой новую игрушку, и он надулся, ну в точности, как пацан) и глядел на меня крайне недружелюбно, будто я в чем-то виноват.

— Смотри куда прешь! Один шум от тебя! — зло бросил он мне.

Я остановился и поманил его к себе пальцем. Он безбоязненно наклонился. Я ухватил Андрея за мочку уха, молниеносно расчехлил нож и приложил лезвие к его бычьей шее. Он шумно сглотнул, его острый кадык опустился под металлом и тут же взлетел, приподняв лезвие к самому чувствительному участку кожи. Едва касаясь ее острием, прочертил замысловатую кривую и, подведя нож под ушную раковину, припав к ней губами, шепотом произнес:

— Еще раз сунешься, ухо отрежу! Думаю, ты понимаешь, о чем я?

Монах обернулся и вполголоса сказал:

— Завязывайте с играми, ребятки, — и как ни в чем не бывало пошел дальше.

Я убрал нож.

Ожидая реакции Андрея, приготовился по одному его взгляду ударить первым.

Он сначала, тяжело дыша, смотрел исподлобья, потом улыбнулся, по-дружески хлопнул меня по плечу и пошел за Монахом, смело открыв мне спину.

Инцидент исчерпан.