Первое правило диверсанта

Честно говоря, я сам не ожидал от себя подобной филиппики. Так часто бывает: нечто глубоко сидящее внутри и, казалось, надежно там спрятанное, вдруг вырывается наружу по одному едва уловимому знаку, и сдержать прорвавшийся поток уже нет никакой возможности. Тебя закручивает в водовороте, бросает во все стороны и бьет о каменные пороги. Ты захлебываешься от приступа смешанных чувств: ярости, смелости и чего-то еще — пьянящего и развязывающего тебе язык до такой степени, что самому в какой-то момент становится страшно до обморока, а остановиться нет никакой возможности. Будто бесстрашно падаешь в бездну, испытывая при этом головокружительное счастье — настоящее, без подделки!

Андрей еще не отошел от вспышки гнева. Он косился на меня и в любую минуту был готов вступить в словесную перепалку или пустить в ход кулаки. К нему, в отличие от Монаха, я не испытывал злости — захотелось как-то извиниться перед ним и наладить прежние добрые отношения.

— Как рука? — спросил я его.

Андрей тут же потеплел, поднял над столом правую руку, задрал рукав и наглядно продемонстрировал, насколько хороши его дела. Он несколько раз сжал и разжал кисть, покрутил ею в разные стороны. Место нахождения бывшей страшной раны выдавал лишь участок совершенно белой, лишенной загара кожи, не осталось даже шрама.

— Видал! Как новая! — похвалился он.

— Ну и отлично, — откликнулся я, хотя что-то подсказывало, что не все так гладко, как выглядело на первый взгляд.

Больше за столом не было сказано ни слова — ели молча, сосредоточенно набивая желудки. Андрей, кажется, вообще ни о чем не думал. Монах не поднимал глаз, но и без того, по опущенным напряженным плечам и по тому, как тщательно он пережевывал пищу, было видно, насколько тяжелую мыслительную работу проделывал его мозг. Я, не отрываясь, следил за ним в очередной раз, пытаясь разрешить для себя сложную задачу, что же это за человек.

После еды он добавил в бензобак генератора топлива и услал недовольного Андрея в комнату — чистить оружие и приводить в порядок амуницию.

Оставшись вдвоем, мы оба долго не решались начать разговор. Я не вытерпел и с вызовом спросил:

— Так что скажешь, командир?

— Что тут скажешь.

— Хоть что-нибудь.

— Перестань, Лёша. Ты думаешь, тебе одному тяжело?

Монах театрально завел глаза, но, не найдя у меня достойного своего лицедейства отклика, сдался, глубоко вздохнул и сказал:

— Черт с тобой, спрашивай, только учти, я знаю немногим больше тебя, а после твоего фокуса с Андрюхиной рукой думаю, что и меньше.

Я не спешил с вопросами, сначала достал из кармана фотографию и сломанные часы, положил это все на стол между нами и только после этого сказал:

— Начни вот с этого.

Монах взял фото, улыбнулся чему-то, положил обратно, повертел в руках часы и, тоже не заинтересовавшись ими, со стуком уронил на столешню.

— Если и начинать, то с более раннего момента.

— Валяй, — согласился я.

Он где-то успел разжиться сигаретами — закурил и предложил мне, я с удовольствием угостился. Словно пережевывая дым, Монах начал:

— Да, это, правда, никакой женщины, заявившей о местоположении продуктового склада, не было. Глупая история, уж лучше совсем никакой, чем эта — понятное дело, что ты не поверил. Я ему говорил, но он настаивал на своем и больше того, заставил меня выучить слово в слово все то, что я тебе рассказал раньше. То есть буквально слово в слово, будто это имеет какое-то значение.

— Подожди! — перебил я. — Что ты скачешь, с пятого на десятое. Излагай по порядку. Кто «он»?

— Пять с небольшим лет назад на меня вышел один офицер из ГГО. Я не больно-то доверяю этим надутым индюкам в сиреневых мундирах, уж сильно они носы любят задирать. Но этот очень отличался от прочих, нос он тоже драл будь здоров. Только вот говорил по делу, я ему поверил. Верю и сейчас, чтоб ты знал! Короче, это он сказал, где и что нужно искать и на кого ссылаться. Предупредил, что по возвращении обязательно будут проблемы и серьезные проблемы — не соврал. Меня три месяца таскали из камеры на допрос, с допроса к добряку доктору на прием. Ну, там клещи, мини-тиски для мошонки и прочие прелести, с приема снова на допрос и уже только после этого в камеру. Там все время горел свет и играл через репродуктор бравый марш. Словом, веселуха полная — не поверишь. Я думал, упаковочку там дам, но ничего, выдержал, как видишь.

— А ради чего ты терпел?