Первое правило королевы

Кроме того, ее трудно было поразить… регалиями. Она никогда, ничего и никого не боялась, у нее получалось общаться на равных с вице-премьерами, владельцами нефтяных скважин, домов высокой моды, студентами, хоккеистами, журналистами. Она ничего не делала для этого специально — так само выходило. Потому инстинкт самосохранения и подвел ее, когда она в эфире ловко и изящно расправилась с Ястребовым — его она тоже не боялась нисколько, и ей показалось, что он озадачен этим, заинтригован, изумлен. Привык, наверное, в своих верхах к тому, что все вокруг падают замертво от одной только мысли о том, что Александр Петрович будет недоволен. Может, от изумления, а может, еще от чего-то он непозволительно расслабился, и она решила, что он… нормальный.

Ошиблась. Конечно, ошиблась.

И все же она отдала бы половину своей жизни — знать бы, сколько это! — за то, чтобы он был ни при чем.

А он забрал у нее газеты, на которых мухинские закорючки сплетались в фамилию Селиверстова.

Газеты забрал, но остался листок с фамилиями.

В кабинете у Инны всегда висела картиночка из какого-то журнала, много раз переснятая на ксероксе. На картиночке была цапля, а изо рта у нее свешивалась жаба, которая, находясь, прямо скажем, в сложном положении, тем не менее пыталась цаплю душить. Под картиночкой была надпись: «Never give up!»

«Никогда не сдавайся!» — призывала Инну полупроглоченная цаплей жаба.

— Да я и не собираюсь, — пробормотала Инна, словно оправдываясь перед жабой-оптимисткой.

Листочек так листочек. В конце концов, именно он самое ценное, потому что никакой другой информации, кроме журналистских фамилий, она в этих газетах так и не нашла.

В кабинет идти не хотелось, и она пристроилась на лестнице рядом с Джиной.

«Хоть бы рыбы дала, — с презрением и некоторой печалью сказала ей Джина. — Ну что такое, в самом деле! Приехала, ни слова не сказала, пустила в дом невесть кого! А радость общения с нами? Что тебе важнее, в конце-то концов, — мы или твои глупые дела и твои еще более глупые гости?»

— Ну, конечно, вы, — уверила Инна и погладила Джину по голове. Та увернулась — она терпеть не могла, когда ее трогали просто так, без ее согласия.

Если все дело в фамилиях — а ей ничего не оставалось, как исходить именно из этого, — значит, в них должна быть какая-то система. Что-то, что увидел Мухин и хотел, чтобы увидела она. Что это может быть за система?

Она долго читала фамилии — на первый взгляд никакой системы не было. Тогда, вспомнив про инициалы, от которых происходило большинство псевдонимов, она решила их выписать, и побежала в кабинет, и долго копалась в ручках и швыряла их, пытаясь отыскать пишущую, нашла и стала торопливо записывать.

Инициалов оказалось много.

Петр Валеев. Юля Фефер. Дуняша Простоквашина. Михаил Пискарев — суть Маша Плещеева. Зинаида Громова. Зейнара Гулина. Захар Горячев.

Пожалуй, больше всего было букв «ЗГ», и Инна даже застонала от досады, когда сообразила, что не записала названия газет, в которых были статьи с этими инициалами. Просмотрев до конца свой листочек в дырках от шариковой ручки, она поняла, что скорее всего эти инициалы встречались во всех собранных Мухиным газетах.

И что это значит?

А черт его знает. Это может означать все, что угодно.

К примеру, ничего.

Она отдала бы три четверти своей жизни — тоже неплохо было бы знать, сколько это! — чтобы Ястребов Александр Петрович вообще никогда не появлялся бы на ее горизонте. Чего лучше — печалилась бы о муже, поплакивала потихоньку, устраивала бы свою карьеру, организовывала «праздник для народа»!

Инна задумчиво потерла в пальцах хрусткий листок.

С этим праздником для народа тоже все было зыбко, неопределенно и странно. Зачем Якушев вывел ее из игры? Сначала позвонил и вызвал в Белоярск, а потом спешно организовал ей совершенно дурацкое задание, глупое до невозможности? Да еще как организовал — в девять часов утра, на другой день после похорон Мухина, до отъезда московского начальства, как будто идея праздника не могла подождать денек-другой, пока не улягутся страсти!

Вот вам и Зейнара Гулина!..

Джина на верхней ступеньке повела ушами, дернула хвостом и подтянула лапы.

— Ты что? — рассеянно спросила Инна и оглянулась.

Джина настороженными желтыми глазами смотрела на нее.

— Что?..

Какой-то приглушенный шум потряс и парализовал ее, как прикосновение к виску холодного пистолетного дула, пахнущего смертью и ружейным маслом.

Шумели на крыльце, очень близко.

Ну, вот и все. Пришли ее убивать — как быстро. Она не думала, что так быстро.

Джина потянулась и стала грациозно спускаться по лестнице. Инна проводила глазами изящную спину.

Кошки останутся сиротами. Осип останется сиротой. Свекровь останется сиротой — надо было в последний приезд в Москву оставить ей кошек, как же она не догадалась!..

На крыльце затопали, а потом раздался звонок.

Инна судорожно выдохнула.

Киллер не стал бы звонить. Точно не стал бы. Он не стал бы звонить и шуметь на крыльце.

Или… стал бы?