Первое «Воспитание чувств»

Жюль, понимавший мизерность их взаимной симпатии, такой заурядной теперь и так бьющей через край тогда, несомненно, огорчился бы еще больше, доведись ему вспомнить столь же живо, каким он-то был встарь, но юные годы друга отпечатались в его памяти куда ярче. Да сохранил ли сам Жюль что-нибудь от времен, ныне вызывавших такое чувство утраты? К чему обвинять в переменах Анри, если и сам уже не тот? Какая все-таки удача, что оба не могли осознать собственной метаморфозы! Разумность такого человеческого устройства очевидна, ведь ситуация только поэтому не причинила Жюлю стольких мук, сколько могла бы, если б до него дошло, в какой степени они оба — со своими мечтами и деяниями — естественный результат прежних грез и поступков, всего их юношеского бытия. Каждый день нашей жизни — звено в цепи, они неразрывны: грядущий с нынешним идут в дело один за другим, крепко спаянные, и что с того, из золота сегодняшнее кольцо или из железа — ни прежние не станут от этого лучше, ни будущие хуже, да и вся их совокупность, брошенная на некие весы, вряд ли потянет больше.

Людям, предназначенным действовать, Провидение рано посылает все, что поможет им преуспеть значительно позже, — страсти, во имя которых надо предпринимать нечто вполне определенное, интересы, требующие хитрости, приключения, для коих необходима немалая энергия; во дни юности они впервые, еще налегке пробегутся по кругу, вертеться в котором им суждено все зрелые годы; тогда они с лихвой испытают то, что в младые лета лишь пригубили, до конца проявят свойства, заложенные в довольно ординарных обстоятельствах какой-нибудь юношеской эскапады. Точно так же пособия по грамматике нужно читать прежде серьезных филологических трудов: скажем, Жиро-Дювивье или Шапсаля с Маттиаком штудируют после Ноэля либо Бюрнуфа.[108]

Первая любовь Анри позволила ему отведать прелести и муки остальных, он укрепился в честолюбивых склонностях, претерпел уколы тщеславия, подобное же происходило с другими чувствами, укорененными в тысяче иных обстоятельств; Анри усваивал уроки жизни, словно верховой езды, — если начинать учение, объезжая диких лошадей, вы рискуете сломать себе шею после первого прыжка, но зато сразу станет понятно, как надо браться за дело.

Сперва его полюбили, и он поддался этой любви, захотел придать ей силы, а выросла только боль; его терзала ревность к мужчине, мужу, он бежал из-под его крова и подвергся напастям потруднее прежних: испытал нужду, притом двойную, но затем нащупал орудия, какими можно начинать рытье своего шурфа, и не пожалел сил, чтобы овладеть ими; он наблюдал естественное угасание страсти, какую почитал вечной, но по результатам убедился, что бессмертных страстей не бывает, любимая им женщина тоже утешилась, и это умерило горе; пришел черед связям, не столь продолжительным, которые тоже прервались, порождая и унося прочь вереницу новых убеждений; вследствие этих перипетий Анри накопил многообразный опыт, относящийся к женщинам, которых он любил, к мужчинам, повидав их на своем веку немало, и к себе самому, поскольку успел испытать довольно злоключений; порывистости он сохранил ровно столько, чтобы доводить замыслы до конца, и остаток способности любить уберег, чтобы не разучиться испытывать наслаждение, — подобная гимнастика оказалась достаточной для укрепления мышц тела и души, но не такой чрезмерной, чтобы истерзать его нервы.

Что касается неприятностей Жюля, они были связаны с его основной склонностью: он полюбил, растравив свои желания, был обманут, поверженная любовь и неудачные первые шаги на литературном поприще слились в единую боль и пропитались общей нежностью, после чего превратились в обычную декорацию, на фоне которой, как правило, выступает поэзия; туда он и погрузился, найдя для страдания местечко и в сердце, и в голове: оно давало пищу и чувству, и негодованию.

Знаете, что придает мясу страсбургских печеночных паштетов с трюфелями, какими вы объедаетесь за завтраком, особую нежность при соприкосновении с нёбом? Животное, предназначенное к закланию, долго держат на раскаленном листе металла, чтобы его печень раздулась, налилась кровью и сделалась такой вкусной. Разве имеют значение его страдания, если наше удовольствие возрастает! Вот так и гений, его воспитывает долгая мука, откуда, по-вашему, берутся те сердечные вопли, что приводят вас в восторг, возвышенные мысли, от которых вы вскакиваете с кресла? Источник всего этого — скрытые от вас слезы, неведомая вам тоска. Ну и что с того? Животное все равно съедят, а поэт заговорит, стало быть, тем лучше, если страдания истерзали им обоим нутро, раз от этого мясо первого превосходно, а фраза второго обворожительна!

Только захочешь описать грусть, как она уже ушла, вылилась из сердца прямо в природу, стала общей, более универсальной и смягченной: вот где таится секрет тех темных тонов, в которые погружены самые блистательные ее творения, благодаря чему даже бурлескное в ней пронизано такой едкой горечью, что тяготеет к трагическому.