Первое «Воспитание чувств»

Действительно, на протяжении первых глав Анри не только количественно преобладает над Жюлем, занимая преимущественную долю повествовательного объема; именно ему, а не его другу романист приписывает мотивы собственной биографии;[5] ему же доверены и некоторые переживания, характерные именно для Флобера и отражавшиеся в разных его текстах. Например, странное чувство оторопи, замешательства перед вещами, которое станет одним из сквозных мотивов зрелого Флобера: «…вдруг осознав свое одиночество в незнакомой пустой комнате, он уселся в кресло и, вместо того чтобы распаковывать сундуки или хотя бы ополоснуть лицо, впал в задумчивость. Обхватив колени руками, он тупо уставился на четыре медные ножки старого комода с накладками из красного дерева, стоявшего у стены».

Молодой человек, очутившийся в столице, куда он давно мечтал попасть, первым делом сталкивается с теснотой случайного гостиничного номера, с обыденной отчужденностью «реалистически» воссозданной комнатной обстановки. И эта инстинктивная реакция предвещает всю дальнейшую судьбу Анри: он, конечно, ходит в университет, изучает юриспруденцию (как и сам юный Гюстав Флобер в начале 1840-х годов; курса он так и не закончил), но главная его жизнь протекает дома, под крышей пансиона г-на Рено. В описании быта этого заведения можно различить черты сходства с пансионом Воке из «Отца Горио»; однако Растиньяк, герой романа Бальзака, искал любовных приключений «на стороне», в богатых буржуазных и аристократических домах. Анри же ведет себя иначе — хоть он и готов добраться аж до Америки, но, подобно своему другу Жюлю, тоже по-своему «домосед». Не пытаясь покорять сердца знатных дам (он с ними просто не знаком) или обольщать гризеток-белошвеек, он становится любовником своей хозяйки, томной г-жи Рено, которая по возрасту и характеру годится ему в матери.[6] Все происходит по-семейному, в домашней тесноте: хозяйка по-свойски — кажется, даже без стука — заходит к постояльцу, их комнаты расположены одна над другой, и в качестве знаков внимания достаточно в условный час подвигать стул или просто пройтись взад-вперед — услышав шум сквозь тонкое перекрытие, любимый человек поймет, что о нем вспоминают… По словам автора, «все эти мелкие происшествия заменяли им великие приключения».

Не то чтобы эти двое играли в любовь, но есть что-то убого-ограниченное в их свиданиях под носом у одураченного мужа (который, впрочем, и сам водит шашни с собственной кухаркой); мечтая о блестящих приключениях, о «настоящей любовнице», Анри легко удовольствовался банальным мещанским адюльтером. Бурные романтические страсти, которыми пылают два его соседа — португальцы Мендес и Альварес, — своим комическим контрастом лишь компрометируют, пародируют заурядность его собственного чувства.

Правда, в какой-то момент Анри и Эмилия пускаются во все тяжкие, убегают в Америку. Автор романа открыто признает, что никогда не плавал по океану; тем более не знает он заокеанской жизни. Чтобы не описывать ее с помощью заемных экзотических стереотипов, он применяет оригинальный ход: приводит-таки романтическое описание Нового Света — но от чужого лица, в письме от наивного Жюля, которому невдомек, что в Нью-Йорке, где поселился его друг, нет ни девственных лесов, ни тропической растительности, ни диких индейцев. Воображаемая им баснословная картина в духе «Аталы» Шатобриана вновь создает контраст: благодаря ей действительная Америка, о которой сам автор не сообщает почти ничего конкретного, обретает иллюзорную реальность — так в барочных картинах-«обманках» нарисованные фигуры кажутся живыми благодаря соседству также нарисованных бронзовых статуй, — но только это реальность пустая и пошлая, в ней еще менее простора для души, чем в парижском пансионе; вместо скромных прелестей мелкобуржуазного быта одни материальные заботы о поддержании этого самого быта на минимальном уровне. В такой призрачной Америке угасает любовь Анри к госпоже Рено: любовное чувство всегда чутко реагирует на внешнюю среду, а здесь окружающий мир, утратив интимно-семейную окраску, не приобрел никакой новой — это буквально «никакой», нейтральный мир, где страсти не на что опереться.