Первое «Воспитание чувств»

— А-а-а! Вот они! Согласитесь, было бы весьма некстати, если бы они затерялись, ведь такие отыскать трудновато! Представьте, дорогуша, мы провели адскую ночку: после шампанского — пунш, за ним последовал грог, потом — кирш, ром и целая свита им подобных, затем мы взяли копченой селедочки, чтоб подсобить пищеварению, и два часа напролет хлестали бордо. А перед расставанием заказали завтрак, и пришлось еще есть… я выпил больше всех… ах, прямо сил нет!

Далее последовал гомерический зевок, Морель расправил плечи, да так, что хрустнули суставы локтей и запястий.

— Если б вы знали, что со мной стряслось, вы бы поняли! Но Боже мой, Боже мой!

— Ах! Славно же мы повеселились: за ужином среди нас затесался некто смахивающий на немецкого барона, он пришел с малышкой Ирмой; так вот, он ни слова не понимал по-французски и желал расцеловать всех женщин. Напился, как польский сапожник, и хлебал из собственной шляпы; над ним издевались все, а он ничего не замечал, его заставляли глотать всякую всячину: уксус, горчицу, большие редиски целиком, как пилюли… да, было отчего надорваться со смеху; например, у него имелись недурные сигары…

— Могли бы вы подумать, что она на такое способна? Вы, знающий ее так давно…

— Она? О ком это вы? О Луи? Честное слово, нет! Этот бедняга Бушро такого не заслужил. Признаю, он глуп, но после всего, что он для нее сделал… Промотать пятьсот тысяч франков ради дамочки из семейства куриных, и чтоб тебя потом!.. Нет, нет и нет!

— Я слишком много пережил, перестрадал, — еле слышно прошептал Анри.

— Отвергнуть на роскошном балу руку этого бедного малого и предпочесть ему такого кретина, как герцог де Нуайон! И все только потому, что тот, первый, то бишь Бушро, катится вниз и его не сегодня-завтра схватят! Так теперь, значит, можно, хихикая, прохаживаться у него перед носом под ручку с другим?! Какая выжига! Они, знаете ли, все таковы: добренькие милашки — когда вы богаты, свирепые твари — как только вы обеднеете. Вот и я…

— …А я думал, что она меня любит, ведь она сама мне сказала это, да еще как часто повторяла!

— Хотя вот толстуха Генриетта из «Водевиля», она не такая. Вы ведь ее знаете? Д’Амбург бросил ее ради англичанки, приехавшей сюда в прошлом году с посольством. Ну так вот, когда посольство отправилось восвояси, она тотчас вернулась к нему, как ни в чем не бывало, между тем этот идиот, папаша Мориссо, этакий пузан-банкир с улицы банкира Лаффита, предлагал ей очень приличное содержание при условии, что она останется с ним, а теперь, после всего, что было, д’Амбург время от времени охаживает ее по филейной части, чуть только выпьет лишку, что, впрочем, случается с ним каждый день.

Анри ничего уже не говорил, только изумленно смотрел на словоохотливого Мореля, а тот меж тем продолжил:

— В общем, дуреха она, но беззлобная! Впрочем, и я знавал нечто подобное в Латинском квартале, там частенько изнашивают старые башмаки, подаренные одним, — у другого, и всегда все в том же чепчике и голубеньких чулках; как сейчас вижу одну такую…

Для человека в горе все те, кто не говорит с ним о его страдании, изъясняются на иностранном языке. Уставясь в пол, Анри слышал, как слова сменяли друг дружку, но не вникал в их смысл, сосредоточившись на собственной боли.

— Вот почему мы всегда с удовольствием встречаемся. А какой лихой канкан мы сплясали под конец! Встали посреди круга, она была обряжена неперебесившейся андалузкой, а я, как обычно, — в своей парадной униформе предводителя каннибалов… Ну-ка, что вы скажете об этом плюмаже? А как вам вот такое па? Раз-два! Вот так — вперед, хоп-хоп — и эдак, раз, два — бух! Ой-ой! — жалобно простонал он. — Как я больно ушиб колено! Задел за ножку стола… Да и не видно тут ничего, я только что встал, а когда вы вошли, окон еще не открывали. Здесь не светлее, чем в печной топке или в какой-нибудь фразе Сент-Бёва.