Он отдернул занавеси, и дневной свет, ворвавшись в комнату, явил глазу Анри полную картину беспорядка. Иному наблюдателю зрелище сие преподало бы моральный урок, однако его оно вовсе не поразило. Вещи были навалены кучей, лежали вверх тормашками, вперемешку, должным образом аттестуя человека, который слишком поздно воротился с ужина, а там чересчур засиделся. Потому сорочка валялась на полу, брошенный на стол плащ перевернул чернильницу, сапог покоился в шляпе, панталоны подметали пол под стульями, расческа торчала из книги, галстух из тазика для мытья, а перчатки из ночной вазы. Что до Мореля, все еще щеголявшего в кальсонах, а теперь засунувшего босые ноги в домашние туфли нарочито грубого плетения, то он, накинув на плечи служивший теперь халатом старый бархатный редингот, вид имел измученный и устрашающе зевал; минувшая оргия оставила на лице его ту зеленоватую бледность, что проявляется только на следующий день, словно угрызения самое плоти, из-за чего живые люди начинают походить на мертвецов, лицо жухнет, тело покрывается испариной, а глаза слезятся от дневного света. Подлинное пробуждение после хмельного застолья во всем своем ничтожестве: когда душевный жар прокис, а лихое возбуждение потухло.
Оседлав стул, Морель уселся перед Анри и наконец обратил на него внимание:
— Что новенького?
— Я уже час вам об этом толкую.
— О чем?
— О ней.
— О ком?
— Да о ней же, о мадам Рено!
— Ах да, понятно! Ваша стезя — порядочные женщины! Так что же с ней стряслось? Интересно ли вам узнать, что ее маленький бал удался? Вина оказались пристойны, а слуги вели себя как надо.
— А она? — спросил Анри. — Не правда ли, она была красива, а?
— Ох уж этот наш толстый, фатоватый котище! — фыркнул Морель. — Как он счастлив!
Анри улыбнулся и, не желая далеко заходить в своей исповеди, ограничился замечанием:
— Может быть, не так уж сильно, как вам показалось.
— Почему? Разве мы больше не взлелеянный избранник этого небесного создания?.. Как же я больно ударился коленом! — прибавил он, потирая ушибленное место. — Только такой недоумок, как я, вздумал бы здесь танцевать.
— Вы заметили, когда она сидела в глубине комнаты, под этим бронзовым канделябром, — продолжал допытываться Анри, — как она выделялась среди прочих женщин? Можно было подумать, что некое сияние озаряет ее лицо, ведь так?
— Постойте, постойте, дайте разжечь трубку!.. Так о чем вы толковали?
— Я? Ни о чем.
— Да нет же! Вы, кажется, промолвили: «Не так уж сильно, как вам показалось».
— Ну да, ну да! — закивал Анри, которого слова приятеля от любования красотою драгоценного предмета вернули к ненависти, что пробудила в нем эта любовь. — Вы знакомы с Тернандом?
— С тем молодым человеком, у которого зеленый фрак и шевелюра в фантастическом беспорядке? Ну да, и что с того?
— А известно ли вам имя того другого, который крутил лорнетку?
— Нет, но это не имеет значения! Продолжайте.
— Когда мы расстались, около четырех, мадемуазель Аглая обещала мадам Рено посетить ее во второй половине дня.
— Так. Что же дальше?
— Она пришла туда с своим братом, мсье Дюбуа.
— Так.
— В то время стояла хорошая погода, это вам известно?
— Нет, неизвестно, я спал. Но продолжайте.
— А не угодно ли вам узнать, что господам и дамам взбрела на ум идея прокатиться в Булонский лес.
— И что с того?
— Тернанд, пришедший повидать мсье Рено, уж не знаю зачем, встречает этого братца на улице, и они являются вместе, Мендес и Альварес тоже присоединились к их компании… Признайте, надо очень уж страстно любить верховую езду, чтобы решиться на это, протанцевав всю ночь.
— Согласен. А потом?.. Но Бог ты мой, как болит колено!
— Меня послали в манеж предупредить, что надобно подать лошадей; мы отправились от дома мсье Рено самым что ни на есть чинным манером: по двое — впереди мадемуазель Аглая с мсье Тернандом, за ними мадам Рено между мной и молодым человеком…
— И что же произошло? Да говорите же, этих господ убили? Этих дам подвергли насилию? А вы утопились в реке и оттого такой мокрый?
— Да нет, пошел дождь.
— Неужели и прочие разделили вашу судьбу?
— Ни в коем случае…