Первомост

Немой стоял уже спокойно, прикидываться дальше огорченным не было потребности. Теперь он мог замкнуться в обиду, за которой было легко скрывать торжество и насмешку над Стрижаком. Стрижак долго еще чесался, вздыхал и скулил, потом с кряхтением и сопением начал собирать свои пожитки, поднимал каждую вещь с земли, рассматривал на свету, словно бы удивляясь, как же так случилось, что все было разбросано, будучи не в состоянии вспомнить, когда, и для какой надобности раздевался, снова примерял к себе, будто чужое или только что сшитое.

Но странная вещь: как ни перебирал и ни просматривал одежду, сколько ни примерял, а портов своих не находил нигде. Не было портов, хоть плачь, хоть убейся! Видно, взял кто-то из послушников - тот, которого он назвал ослом, или же другой, окрещенный им "рабским пометом". Стрижак что-то словно бы и вспомнил, сквозь вчерашний туман опьянения увидел, как раздаривал свое одеяние, но не столько одежду раздаривал, как прозвища для всех этих паршивых монахов, хорошо ведая, что прозвища к ним пристанут, как репей к собачьему хвосту, а одежды они брать не станут, потому что монаху завещано иметь в собственности разве лишь посох, но, видно, послушник не удержался от искушения, а может, взял из любопытства, потому что никогда не видел златотканых портов, или же просто чтобы поглумиться, оставив человека средь плавней без штанов.

Стрижак даже губу прикусил от злости, а тут еще Немой стоял перед глазами раскоряченно, будто хотел подразнить своими портами. Стрижак крикнул ему:

- Чего стоишь? Не видишь, человек без портов! Снимай свои, негоже мне раздетым быть!

Но тотчас же и понял, что Немой не слышит и не понимает его, хотя словно бы и улыбается одними глазами на его крики. Силой же попытаться содрать штаны с Немого Стрижак не пробовал, потому что не хотел еще раз оказаться в пепле. Кое-как одевшись, - хотя какой уж там наряд без штанов, когда голые ноги ничем не прикроешь и они торчат, будто старые колья, покрытые рыжим мхом, - Стрижак направился к сумам, нашел там мясо и хлеб, потряс оба жбана, чтобы убедиться, что они пусты, покачал головой:

- Пей, да не забывай, что и завтра захочется. О господи всеблагий и всемилостивый!

Стрижак сердито кивнул Немому, чтобы и тот перекусил, затем побрел к берегу - то ли взглянуть, где стояла лодка монашеская ночью, то ли в надежде найти свои порты или просто отхлебнуть воды и побрызгать на свою физиономию.

Немой тоже пошел к берегу, умылся, освежился после бессонной ночи, затем они взяли седла, навьючились, как два осла, и повернули туда, откуда пришли.

Немой как-то очень умело приладил седло у себя на плече, оно у него было все собранное, лежало прочно и удобно, а Стрижак бросил его к себе на шею, войлочные подкладки натирали ему кожу, стремена болтались с двух сторон, больно ударяя по бокам, и пришлось всунуть в стремена руки, чтобы придерживать это железо, а тут еще трава непривычно щекотала голые ноги так, что хотелось вскрикнуть. Немой, наверное, все это видел и смеялся, для того и отстал нарочно. Стрижак остановился, закричал, указывая Немому рукой:

- Иди впереди!

Немой сделал вид, что никак не поймет, чего от него хотят. Прикидывался дураком, безъязыкий земнородец. Стрижак, покачиваясь, спотыкаясь, подбежал к нему, толкнул в плечи:

- Впереди, говорю!

Но тот уперся как бык, стоял как столб, врос в землю как дуб - не покачнешь. Стрижак плюнул и, проклиная все на свете, двинулся первым.

Солнце поднималось выше и выше, припекало сильнее и сильнее, Стрижак путался в своей неудобной одежде, в ремнях, седло давило ему на шею и на плечи, оно становилось таким тяжелым, как мешки с солью, взваленные на осла. Будучи не в силах тащить дальше такую тяжесть, Стрижак сердито швырнул седло в траву, сел, растирая занемевшие плечи, крикнул Немому, который приближался:

- Бросай и ты и отдохнем.

Но тот расставил ноги, смотрел на Стрижака спокойно и опять со скрытой улыбкой, седла не сбрасывая с плеча, на траву не клал, потому что для него эта поклажа ничего не значила, - он бы и десяток таких седел нес неутомимо, такой и коня на себе потащит!