Первопонятия. Ключи к культурному коду

Соответственно, есть разные типы любви к России. Одни любят в ней родину, ее мягкость, равнинность, текучесть, стихийность, смиренность, ее материнские черты, как в «Родине» Лермонтова: «Ее лесов безбрежных колыханье, / Разливы рек ее, подобные морям…» Или в лирике Есенина: «Ой ты, Русь, моя родина кроткая… / В мягких травах, под бусами рос…» Это, условно говоря, русофилы.

Есть и другие – патриоты (от лат. patria – отечество). Они любят Россию сильную, грозную, покорительную, с ее государством и воинством, – ту, к которой взывал Пушкин: «…стальной щетиною сверкая, не встанет русская земля?..» («Клеветникам России»). Маяковский – самое жесткое выражение этого государственнического (партийного, чекистского) патриотизма: «Встанем, штыки ощетинивши, с первым приказом: „Вперед!“». Он славит отечество при полном равнодушии, если не враждебности к Родине-матери: «я не твой, снеговая уродина».

Всякий раз, как страна призывает к войне, к выполнению священного долга, к гражданскому служению, она называет себя «отечеством» и «отчизной». Отечество в опасности. Отечественная война 1812-го и Великая Отечественная 1941 года. «Славься, Отечество наше свободное… Нам силу дает наша верность Отчизне» (из российского гимна). Это слово любили еще декабристы, а с ними и Пушкин: «…отчизны внемлем призыванье» («К Чаадаеву»). А вот Лермонтов переправил название своего стихотворения с «Отчизна» на «Родина», потому что его «странная любовь» – именно к родине, а не к отчизне, не «к славе, купленной кровью».

У каждого любящего Россию по-своему сочетаются или не сочетаются русофилия и патриотизм. Есть патриоты, которые терпеть не могут своей матери, «размазни» и «юродивой», а чтят только отечество и на него уповают. И есть такие русофилы, которым чужд патриотизм и тяжел гнет государства. Солженицын был русофилом гораздо больше, чем патриотом, а патриотизм, насаждавшийся в СССР, имел мало общего с русофилией. Конечно, есть и такие люди, которые любят родину-отечество нераздельно, безотчетно, не вдаваясь в двойственность предмета своей любви. И есть такие, для которых эта двойственность – источник трагедии, потому что родина у них не в ладу с отечеством. Их мучит, что, приникая к нежному лону родной земли, они вдруг натыкаются на штык.

Это соединение женского и мужеского в Родине-Отечестве оказывается потрясением для повествователя в «Мертвых душах» Гоголя. В лирических отступлениях Россия описана как распахнутое, готовое к покорению пространство: «открыто-пустынно и ровно все в тебе», «что пророчит сей необъятный простор?», «ровнем-гладнем разметнулась на полсвета», «ты сама без конца». «Русь! чего же ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?..» Ландшафтный хронотоп слияния героя с родиной неожиданно прерван появлением скачущего из «чудной дали» фельдъегеря, что заставляет героя «придержать» езду перед лицом явной подмены.

…Какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..

– Держи, держи, дурак! – кричал Чичиков Селифану.

– Вот я тебя палашом! – кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усами в аршин. – Не видишь, леший дери твою душу: казенный экипаж!

Само собой напрашивается символическое толкование этой сцены: вместо призывно раскинувшегося пространства родины вдруг является мужеский образ государства с торчащими усами и палашом. Государство как бы вторгается во взаимоотношения лирического героя и России и мешает им отдаться друг другу (тем более что и раньше у Чичикова неудачно складывались отношения именно с законом и государством). Фельдъегерь возникает в момент одержимости героя родиной – как призрак отечества, грозящего ударить «палашом». К счастью, этого не происходит, экипажи минуют друг друга. У родины не оказывается ни соперника, ни соперницы. Тем самым герой как бы доказывает свое мистическое право довести слияние с родиной до конца, и дальше уже ничто не препятствует его быстрой езде – тройка вихрем несется «нивесть куда в пропадающую даль» и «сверлит воздух».

Конечно, и у других стран есть материнская и отеческая ипостаси[324]. Но в России они особенно поляризованы: женское столь мягко, открыто, а мужское – грубо, брутально. Равнинная, кроткая природа – и гнетущее государство. Восприимчивая, распахнутая душа – и командно-армейский нрав. Народная широта – и властная вертикаль. Оттого и возникает душевная рана у любящих эту страну. Ты к ней подступаешь с лаской, и она отдается тебе всей своей льнущей женственностью. И вдруг – «вот я тебя палашом!». Ты не знаешь, кто перед тобой и чего ждать от этого коварного существа, которое раскрывает тебе свои ждущие недра – и одновременно бьет в упор. Призрак, химера, ошибка природы? Андрогин? Гермафродит?