Первопонятия. Ключи к культурному коду

Подобно тому как платоновские персонажи не просто живут, но бытийствуют, исполняют длительный труд существования, точно так же они входят в состояние смерти, смертствуют. Так погружается в смерть Александр Дванов на последней странице «Чевенгура» – вступая в озеро, в глубину родины, где, думается ему, покоится его отец. «Дванов понудил [лошадь] Пролетарскую Силу войти в воду по грудь и, не прощаясь с ней, продолжая свою жизнь, сам сошел с седла в воду – в поисках той дороги, по которой когда-то прошел отец в любопытстве смерти…» Александр не умирает, а скорее «продолжает свою жизнь» в смерти, идет дорогой отца, все более приближаясь к нему, «потому что Александр был одно и то же с тем еще не уничтоженным, теплящимся следом существования отца».

«Смертствовать» – не то же самое, что «умереть», то есть дойти до конца жизни, исчезнуть. Здесь следует различить три понятия: «умереть» – поддаться действию смерти, «убить» – стать ее причиной или виновником, тогда как «смертствовать» – значит выйти из этого субъектно-объектного дуализма, это существовать-через-смерть. Человек – существо смертное, значит ему надлежит человечествовать и смертствовать.

Николай Федоров, желавший искоренить смерть, и Мартин Хайдеггер, для которого бытие-к-смерти есть корень всего человеческого, – таковы два философских полюса в исканиях Андрея Платонова. Ранний Платонов воспевает техническую мощь человечества, которое, вооружившись коммунистической верой, должно одержать победу над смертью в планетарном масштабе. Зрелый Платонов приходит к пониманию, что смерть залегает глубже, в самих источниках бытия, и потому неподвластна возможностям техники и социальным преобразованиям. Представлять смерть как силу, только враждебную человеку, подлежащую техническому преодолению, – значит не понимать глубокой укорененности человека в Ничто, откуда произрастает открытость бытия и человеческая способность его созерцать, осмысливать и выговаривать. Вне отношения к смерти, по Платонову, нельзя объяснить ни экзистенциальной тоски, ни повседневного героизма личности, которая совершает труд бытия каждым вздохом, упорством и терпением жить.

Смертная память

У библейского мудреца Иисуса, сына Сирахова, сказано: «Во всех делах твоих помни о конце твоем, и вовек не согрешишь» (Сир. 7: 39)[341].

Помнить о смерти – вовсе не значит постоянно думать о ней. Не только потому, что такая неотвязная мысль приводит в уныние, один из семи смертных грехов. Помнить о смерти – значит не думать о смерти, а думать «смертью», высекая в жизни начала и концы, – иначе нельзя навести ее на резкость. Помнить о смерти – не ставить ее в фокус, но держать ее фоном для всякой мысли. Контрастным фоном, на котором всякая мысль, как на белом холсте, приобретает рельефность и глубину.

Согласно Марку Аврелию, «все следует делать, обо всем говорить и помышлять так, как будто каждое мгновение может оказаться для тебя последним»[342]. Если поверхностно следовать этому правилу, то ни дерева не посадишь, ни книги не напишешь – лишь минутные вещи имеют смысл, поскольку каждую минуту за тобой может прийти смерть.

Но смертная память нужна не для разоружения перед смертью, а, напротив, для укрепления против нее. Готовиться к смерти – значит делать то, что наименее ей подвластно. Марк Аврелий призывает к укрупнению, а не измельчению масштаба жизни. Жить так, чтобы как можно больше отобрать у смерти, чтобы ей нечего было похитить. Смысл этого правила: все следует делать так, как будто делаешь это навсегда, ибо каждое мгновение может оказаться для тебя последним. Делай только то, что переживет твою смерть.

И тогда можно «умереть спокойно». Что это значит?

Я закончил свою главную книгу – теперь я могу умереть спокойно.

Я вернул все свои долги – теперь я могу умереть спокойно.

Я вырастил своих детей – теперь я могу умереть спокойно.

Казалось бы, «умереть спокойно» – это оксюморон, потому что умирание есть самое беспокойное из всех возможных занятий. Умереть спокойно – значит аккуратно вычеркнуть себя из жизни, сделать все, что мог, к чему был предназначен, чего по праву требовали другие, а главное, ты сам от себя.

Если же понять Марка Аврелия как призыв освободить себя от всяких обязательств перед жизнью, поскольку каждую минуту тебе угрожает смерть, то это будет уже совершенно иная философия – смертобожие. Вот как представлена она в романе Сола Беллоу «Герцог»: