Читаем Первопонятия. Ключи к культурному коду полностью

Однословие как жанр словотворчества нужно отличать от других видов неологизмов. Неологизмы могут иметь самые разные, в том числе сугубо прагматические, задачи, далекие от поэзии, от эстетики, – научные, производственные, рекламные, идеологические: названия новых товаров и фирм, материалов, технических приборов, химических соединений, политических движений… («большевик», «компьютер», «лавсан» и т. д.). Есть, однако, и слова, специально созданные как произведения, не извлеченные исследователем, а поставленные самим автором вне какого-либо исторического, научного или технического контекста.

Чтобы слово могло стать произведением искусства, оно должно предоставлять для творчества разнородные материалы, с которыми может работать автор. Если поэт или прозаик работает со словами, то в работе над одним словом материалом выступают его составляющие: корни, приставки, суффиксы. Русский язык в силу своего синтетизма богат словообразовательными элементами и предоставляет широкие возможности их комбинирования. Например, в хлебниковском слове «вещьбище» тема задается корнем «вещь», а ее развитие – суффиксом «-бищ», который входит в состав таких слов, как «кладбище», «лежбище», «стойбище», «пастбище», и означает место «упокоения», «умиротворения», неподвижного пребывания. Поскольку суффикс «-бищ» относится к месту пребывания людей или животных, «вещьбище» – это образ одушевленных и одновременно обездвиженных, заснувших или умерщвленных вещей. В словотворчестве внутренний морфемный состав слова может превращаться в свободно соединяемые значимые единицы. Хлебниковский «творянин» (ср. «дворянин») – представитель сословия творцов. Это слово состоит из морфем (корень «твор» и суффиксы «-ян» и «-ин»), вышедших из своих родовых гнезд, из слов «творить» и «дворянин». Однословие вбирает смысл целого словосочетания, оставаясь при этом все тем же словом, окруженным пробелами. Иногда в однословии соединяются не два, а несколько сходно звучащих корней (можно назвать это «множественным скорнением»). Например, в поэме Д. А. Пригова «Махроть всея Руси» заглавное слово махроть вводит в круг ассоциаций и «махорку», и «махровый», и «харкать», и «рвоту», и «роту» («рать»).

Слово может выступать как актуально-публицистическое или даже сатирическое произведение, например «головотяпство» и «злопыхатель» М. Салтыкова-Щедрина, или «бюрократиада» и «прозаседавшиеся» Маяковского. Но слово может быть и сочинением утопического, мистико-эзотерического или космософского характера, как «ладомир» и «солнцелов» Хлебникова или «матьма» (мать + тьма) Андрея Вознесенского. Вообще, в жанре «одного слова», как и в более объемных жанрах, могут присутствовать самые разные литературные направления: от романтизма до футуризма, от сюрреализма до абсурдизма.


Книга, Молчание, Образ, Письмо, Творчество, Чтение

Смерть

Ни солнце, ни смерть не даются пристальному взору.

Ларошфуко

Смерть не гасит света; она выключает ночник, потому что наступил рассвет.

Рабиндранат Тагор

Смерть – прекращение жизни. Это событие столь уникальное, выходящее из любого ряда, что соотнести его можно только с рождением.

Изумление перед смертью

Есть две мысли, которые приводят человека в наибольшее изумление:

1. Я не знаю, кем я был до моего рождения. Я застаю себя уже рожденным. Свободная воля человека вступает в противоречие с фактом, что он получил себя неведомо от кого и откуда. Как бы очнулся от обморока и обнаружил… себя. «Колыбель качается над бездной» (так начинаются воспоминания В. Набокова). Знание о зачатии, генетике и т. п. мало что меняет, потому что не объясняет мне самого себя, единственного. Как я могу быть собой, не зная при этом, кто я такой? Узоры на коже моей руки, в сущности, так же чужды мне, напечатаны в какой-то нездешней типографии, как и узоры на теле змеи или бабочки. Я могу их трогать, но при этом они не мои, просто я к ним привык, как к рисунку обоев в комнате.

2. Я знаю, что меня не будет. Сознание собственной смерти не может до конца войти в ум живущего. Это разорванное сознание, которое где-то на полпути теряет себя, падает в обморок, не может вынести этой растяжки между «я мыслю, следовательно существую» и «я мыслю, что я не существую». Именно Декартово «cogito» («мыслю») как основной аргумент в пользу существования делает его столь несовместимым с несуществованием субъекта мысли.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Объективная диалектика.
1. Объективная диалектика.

МатериалистическаяДИАЛЕКТИКАв пяти томахПод общей редакцией Ф. В. Константинова, В. Г. МараховаЧлены редколлегии:Ф. Ф. Вяккерев, В. Г. Иванов, М. Я. Корнеев, В. П. Петленко, Н. В. Пилипенко, Д. И. Попов, В. П. Рожин, А. А. Федосеев, Б. А. Чагин, В. В. ШелягОбъективная диалектикатом 1Ответственный редактор тома Ф. Ф. ВяккеревРедакторы введения и первой части В. П. Бранский, В. В. ИльинРедакторы второй части Ф. Ф. Вяккерев, Б. В. АхлибининскийМОСКВА «МЫСЛЬ» 1981РЕДАКЦИИ ФИЛОСОФСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫКнига написана авторским коллективом:предисловие — Ф. В. Константиновым, В. Г. Мараховым; введение: § 1, 3, 5 — В. П. Бранским; § 2 — В. П. Бранским, В. В. Ильиным, А. С. Карминым; § 4 — В. П. Бранским, В. В. Ильиным, А. С. Карминым; § 6 — В. П. Бранским, Г. М. Елфимовым; глава I: § 1 — В. В. Ильиным; § 2 — А. С. Карминым, В. И. Свидерским; глава II — В. П. Бранским; г л а в а III: § 1 — В. В. Ильиным; § 2 — С. Ш. Авалиани, Б. Т. Алексеевым, А. М. Мостепаненко, В. И. Свидерским; глава IV: § 1 — В. В. Ильиным, И. 3. Налетовым; § 2 — В. В. Ильиным; § 3 — В. П. Бранским, В. В. Ильиным; § 4 — В. П. Бранским, В. В. Ильиным, Л. П. Шарыпиным; глава V: § 1 — Б. В. Ахлибининским, Ф. Ф. Вяккеревым; § 2 — А. С. Мамзиным, В. П. Рожиным; § 3 — Э. И. Колчинским; глава VI: § 1, 2, 4 — Б. В. Ахлибининским; § 3 — А. А. Корольковым; глава VII: § 1 — Ф. Ф. Вяккеревым; § 2 — Ф. Ф. Вяккеревым; В. Г. Мараховым; § 3 — Ф. Ф. Вяккеревым, Л. Н. Ляховой, В. А. Кайдаловым; глава VIII: § 1 — Ю. А. Хариным; § 2, 3, 4 — Р. В. Жердевым, А. М. Миклиным.

Александр Аркадьевич Корольков , Арнольд Михайлович Миклин , Виктор Васильевич Ильин , Фёдор Фёдорович Вяккерев , Юрий Андреевич Харин

Философия
Этика Спинозы как метафизика морали
Этика Спинозы как метафизика морали

В своем исследовании автор доказывает, что моральная доктрина Спинозы, изложенная им в его главном сочинении «Этика», представляет собой пример соединения общефилософского взгляда на мир с детальным анализом феноменов нравственной жизни человека. Реализованный в практической философии Спинозы синтез этики и метафизики предполагает, что определяющим и превалирующим в моральном дискурсе является учение о первичных основаниях бытия. Именно метафизика выстраивает ценностную иерархию универсума и определяет его основные мировоззренческие приоритеты; она же конструирует и телеологию моральной жизни. Автор данного исследования предлагает неординарное прочтение натуралистической доктрины Спинозы, показывая, что фигурирующая здесь «естественная» установка человеческого разума всякий раз использует некоторый методологический «оператор», соответствующий тому или иному конкретному контексту. При анализе фундаментальных тем этической доктрины Спинозы автор книги вводит понятие «онтологического априори». В работе использован материал основных философских произведений Спинозы, а также подробно анализируются некоторые значимые письма великого моралиста. Она опирается на многочисленные современные исследования творческого наследия Спинозы в западной и отечественной историко-философской науке.

Аслан Гусаевич Гаджикурбанов

Философия / Образование и наука