Первопонятия. Ключи к культурному коду

Критики христианства находят в нем непоследовательность. Если высшая цель – Царство Небесное, то стоит ли заботиться о жизни земной, о здоровье, сытости, нарядах, имуществе. Об этом говорится во многих поучениях Иисуса: не накопляйте сокровищ, не заботьтесь об одежде, отбросьте попечение о завтрашнем дне… Цель – спасение души, в жертву которому нужно принести всякое земное благополучие, и вообще «царство Мое не от мира сего». Между тем главные чудеса Иисус совершает, исцеляя больных, насыщая голодных, то есть заботясь именно о здоровье и сытости. То же самое противоречие и в жизни христиан, в их молитвах. С одной стороны, «не уповай, душа моя, на телесное здравие и на скоромимоходящую красоту…» («Три канона»). А вместе с тем молятся о здравии своем и ближних, о хлебе насущном, об избавлении от врагов и злых обстояний, то есть о мирском благополучии. Нет ли здесь двоемыслия?

Суть в том, что и здоровье в этой жизни, и спасение в иной – это одно и то же: забота о вечной жизни. Вот почему молитвы за здравие тела и за спасение души не противоречат друг другу, это одна молитва: даруй мне вечную жизнь, как подарил мне эту жизнь! Благая весть – именно преемственность земной и небесной жизни, усиление жизненности как таковой, ее торжество над смертью. Конечно, небесное царство дальше отстоит от живущих, поэтому и усилий к его обретению нужно прилагать больше. Евангелие озабочено тем, чтобы правильно выстроить перспективу, и поэтому ставит главный акцент на «жизни будущего века», несколько принижая ценности этой жизни, которые и без того значимы для нас, поскольку мы еще здесь, а не там. Но это все та же жизнь, и стремление к бессмертию не исключает, а предполагает здоровье, радость, красоту, изобилие здесь, на земле.

Жизнь – центральное понятие Нового Завета, и жизнь вечная только потому и заповедана как цель спасения, что она наследует свойства жизни вообще. Ведь вечность – это не прекращение жизни, а дважды жизнь, «паки бытие». Собственно, вечная жизнь потому и является вечной, что она не «потом», а уже здесь и сейчас, хотя и не ограничена земным сроком.

Если оценить, почему в одном случае Христос говорит одно, а в другом случае другое, то мы увидим общую логику движения жизни против всего, что останавливает, умерщвляет ее и что можно назвать «жиром» (слово, производнoе от того же корня, что «жизнь»). Жизнь против Жира – так можно обозначить сверхтему Евангелия. Жир – это и богатство, и забота о благополучии, и страх перед внешними опасностями, и убиение духа буквой, и, главное, мертвая праведность. Каждым своим шагом Иисус нарушает то представление о Мессии, которое среди книжников и законников приобрело власть стереотипа. Он приходит не во власти, а в безвластии. Иисус – сама Жизнь без жировых отложений. У него нет никакого мертвого нароста, физического или социального жира в виде силы, богатства, государственной опоры, воинской защиты – он есть сама Жизнь в своей открытости, уязвимости и неистребимости. И каждым своим шагом и словом он защищает жизнь и пополняет ее запасы, готовит ее торжество, исцеляет больных, воскрешает мертвых, изгоняет торгующих из храма, обличает обладателей мертвого духовного капитала.

Что же он проповедует? Приумножение жизни, энергию возрастания. Если дан тебе талант, прирасти его. Рассевай семена, умножай хлебы, превращай воду в вино, приноси плоды, пускай в рост все свое достояние, твори из данного тебе бытия прибыток и избыток. В этом и состоит учение Христа, точнее, пример его собственной жизни и воскресения: быть живым, и только, производить избыток жизни, сеять и жать и снова сеять. Если семя упадет в землю и умрет, то даст всход. Тайна возрастания жизни. И единственное, что проклинается, – это смоковница, не приносящая плода.

Жизнь и живущий

Жизнь богата жанрами не меньше, чем литература. Есть жизни-поэмы, жизни-романы, жизни-трагедии, жизни-сказки, жизни-анекдоты… Даже яркие и насыщенные жизни могут не выходить за пределы веками выработанного жанра, название которого часто совпадает с основным занятием или призванием личности. У Пушкина, Лермонтова, Блока и Есенина – жизнь поэта, жанровый канон которой в основном сложился уже у Байрона: открытость стихиям, отдача страстям, скитальчество, презрение к уюту, вызов судьбе, ранняя гибель. У Ньютона и Эйнштейна – жизнь ученого, у Канта и Гегеля – жизнь философа, у Ван Гога и Пикассо – жизнь художника, у других – жизнь воина, инженера, учителя, врача, крестьянина, монаха и так далее. Как ни богаты могут быть такие жизни событиями, они все-таки укладываются в рамки «цеховой» традиции, которая не исключает захватывающих приключений, как не исключает, а предполагает их, например, канонический жанр приключенческого романа.