Первопроходцы

Никита Семенов, когда-то злобившийся на Солдата и Кокоулина-Заразу, мирно разговаривал с ними. Все бывшие в летних неудачных походах со Стадухиным и Моторой расспрашивали друг друга о пережитых трудностях. Михей был уверен, что зимой невозможно перевались через синевшие на востоке горы: он это уже испробовал. По здравому разумению, надо было зимовать на Колыме: если сухой путь и откроется, то с мартовским настом, а морем – не раньше июльских разводий. Ждать тех времен при остроге могли только служилые и некоторые из торговых людей. Наконец почти все люди, бывшие неподалеку от Нижнего, собрались. Михей Стадухин обратился к ним с государевым словом, предлагая не ссориться, а идти на Погычу-Анадырь вместе под его началом, поскольку у него одного воеводская наказная память и только он вправе быть приказным на Погыче-Анадыре. Государево слово было доброжелательно выслушано промышленными и беглыми казаками. Торговые люди Михаил Захаров и Матвей Кашкин зароптали, поскольку у них в должниках были многие из собравшихся.

– Не верю! Никому не верю! – непотребно ругался Анисим Костромин, не желая вдумываться в сказанное и читанное.

За Мотору яро вступился беглый казак Никита Семенов, который никак не походил на глупого и крикливого.

– В твоей наказной сказано идти до новой Погычи морем от устья Колымы для государева ясачного и поминочного сбора, для прииску и приводу под царскую высокую руку погыцких неясачных тамошних землиц иноземцев… В Семейкиной наказной колымский приказный велит ему идти посуху на реку Анадырь, путем, указанным ходынцем Ангаром…

– Покажи наказную! – потребовал Стадухин, глядя на Никиту с нетерпеливой досадой. – Разве неясно сказано, что все реки за Колымой – мои, что сбором рыбьего зуба могу ведать только я?

– Тебе покажи! – смелей заверещал Мотора, получив поддержку от некоторых казаков и торговых людей. – При всех изорвешь и отопрешься!

Промышленные и беглые настороженно водили носами от одного говорившего до другого, чесали затылки и бороды, стараясь понять, кто прав.

– Покажи! – стали требовать. – Пусть выборные прочитают.

Мотора молчал, Никита размахивал его отпускной грамотой, нес нелепицу, но читать не давал. Промышленные и беглые казаки выбрали от себя Казанца и Костромина. Первым читал торговый человек. Споткнувшись на одном месте, помычал и бойко залопотал дальше. Казанец это про себя отметил, читал то же самое внятно и неторопливо. Наконец, смущенно улыбнувшись, громко и ясно произнес то, что проглотил Костромин: «Отправляется посуху на ту же реку, что и Стадухин». Толпа возмущенно зарокотала, неприязненно поглядывая на Мотору и Костромина, вступивших в сговор.

– Пусть воевода спрашивает с Власьева, по праву или не по праву он дал Моторе отпускную на Анадырь! Она у него есть, путь он знает. – разумно рассуждал Никита Семенов. – Вдруг Анадырь и Погыча не одно? – указал на самое слабое место в наказной памяти Стадухина. – Столько лет прошло, как услышали про Погычу, а никто там не был!

– Столько лет никто не дошел до верховий Колымы, какой спрос с Погычи? – вскользь поддержал его Иван Баранов.

Бывшие враги из беглых ленских казаков Артемка Солдат и Пашка Кокоулин-Зараза одобрительно завыли. Почему Семейка Мотора не желает идти под его началом, Михею было понятно, но почему его поддерживают вчерашние товарищи – не понимал. Они не спорили, не драли глоток, но смущенно стояли за Мотору, а значит, против него, Стадухина. Добрая половина беглых ленских казаков оказалась на стороне Власьева. Всем остальным было все равно, под чьим началом идти на новые земли, лишь бы прийти. Не вмешивался в распрю и Пашка Левонтьев. Он стоял в стороне, поблескивая гладкой лысиной, внешним видом показывая, что служит за государево жалованье. Летом бес прельстил его бросить службу ради богатства, Бог – вразумил невезением! Поборов обиду, Михей все-таки подошел к Никите Семенову, спросил с насмешливой тоской в глазах:

– Ладно, крикуны с петушиными башками, но ты-то понимаешь, что правда за мной. Зачем лукавишь против Господа? – и обернулся к Левонтьеву за поддержкой. Тот глубоко вздохнул и возвел к потолку набожный взгляд.

Пристальные глаза Никиты засовестились, он опустил их и признался:

– Против правды, но не против Бога. Не любит Он тебя. Не будет с тобой удачи. Я это понял еще на Индигирке.

– А с Моторой?

– С ним, может быть, дойдем и что-то добудем! Так мне душа вещует.

– Душа не ангел! – обидчиво вздохнул Михей. – Через нее бес прельщает соблазнами, – и опять бросил скользящий взгляд на упорно помалкивавшего Пашку Левонтьева. – Ладно уж, поступай как знаешь. Не держу на тебя зла, но воеводе отпишу!