Первопроходцы

Ссоры не было, но в растерянных упреках спутников Федоту представился раздор, который может случиться зимой от голода и безделья. Кости пришлось вынести на берег и сложить кучами. Кочи вытянули за полосу отлива. Караулы удвоили. Свободные от них разделывали мясо кита, копали ямы в тундровом суглинке с кристаллами льда, складывали китовину и жир, пригодный для еды и обогрева. Перетаскали к землянкам даже кости, которые горели, если их мешать с жиром.

– Лучше лосятины! – хвалил мясо Емелька. – Мягче… Что не жить?

С ним соглашались женщины, любившие его больше своих сожителей. Они жевали с утра до ночи, смешивая мясо с жиром, одна за другой рожали писклявых младенцев, с гордым видом носили их в кожаных зыбках, присыпанных древесной трухой с сухим мхом и были вполне счастливы.

Холодало. Залив так и не очистился ото льда, но битые льдины смерзлись одним полем, при отливе-приливе скреблись и вспучивались, издавая то причудливые, то душераздирающие звуки. К кромке старого льда прирастал новый. В землянках возле очагов было жарко, а по углам поблескивал лед. К счастью, чукчи не потревожили их с наступлением зимы. Среди черных мрачных каменистых сопок и застывших болот завыли пурги, менявшие одна другую. Чтобы выжить, надо было беспрестанно отапливаться. За плавником ходили во всякую погоду и все дальше, вырубали его изо льда, откапывали из снега, волокли по припою.

После Рождества началось бедствие. Если женщины от мяса и жира толстели, то мужчины исхудали и стали плеваться кровью, у многих почернели десны. Уже не хлеб, а древесная заболонь снилась им ночами. Больные, способные ходить, выискивали среди камней промерзший тундровый ивняк, грызли его шатающимися зубами, наслаждаясь терпкой горечью коры.

В феврале из-за моря показался ослепительный краешек солнца, окрасил кровью лед залива и дальний разлив воды. Емеля умер, глядя на них с восторженной улыбкой. К тому времени его крупные красивые зубы наполовину выпали, но лицо застыло красивым: длинные волосы, перепутались с такой же длинной бородой и пламенели в солнечных лучах. За ним стали умирать другие, будто Емеля-весельчак сманивал их за собой. С непокорной руганью отошел и успокоился удалой казак Анкудинов. Долбить могилы в каменистой земле не было сил. Тела складывали в расселину и закидывали снегом.

На зависть больным и умиравшим, женщины и их младенцы выглядели вполне здоровыми. В погожие дни они ходили в тундру за куропатками. Возвращались с лицами, испачканными кровью, а свеженины приносили мало. В землянке, где лежали больные, стояла либо нестерпимая вонь, либо стужа. Женщины и промышленные, державшиеся на ногах, перешли в другую и в черед отапливали больных. Когда растаял снег, тела умерших приложили камнями и поставили крест из плавника. Споров не было, все живые молились и напряженно ждали, когда отойдут льды.

В мае из трещин между припойным льдом и ледовым полем вылезли нерпы. Федот пополз с пищалью, долго целился в маленькую голову зверя, который дальше всех отполз от трещины. Бил картечью. Едва отнесло дым – вскрикнул от радости. Зверь лежал в луже крови и дергал ластами. Свеженина поправила здоровье, дала сил дожить до чаячьих яиц, которые собирали с камней шапками, и увидеть, как июньские шторма ломают, ставят дыбом лед, закрывший выход из залива. Едва его изломало, обессиленные люди столкнули на воду кочи, стали грузить отборную кость. Федот внимательно смотрел на осадку, как только его большое, восьмисаженное судно просело на обычную глубину, приказал: «Все!»

– Из Нижнеколымского выходили с хлебом на четыре пальца глубже! – заспорил было Осташка Кудрин, его вяло поддержали покрученники. Федот упрямо замотал побелевшей головой.

Двое своеуженников умерли. Остальные по праву вкладчиков загрузили паевую кость в другой, малый коч. Мех тоже был поделен по паям. На судно Федота взошли десять, на другое – восемь человек: это были все пережившие зиму. Женщины, увидев сборы, похватали детей и разбежались, будто кто угрожал им неволей. Запас воды, мяса и жира был загружен. Вдали тягуче перекатывались черные морские волны. Едва отлив и ветер вытолкали из залива большую часть скрежещущих льдин, кочи двинулись за ними. С востока поднимался огромный вишневый круг солнца. Оторвавшись от бескрайних вод, он пожелтел и яичным желтком рассекся по небу. Помолившись на него, Федот велел поднять ровдужный парус, смазанный китовым жиром, обошел мыс и, щурясь на восход, взял курс прямо на солнце. Следом за ним двигался коч под началом своеуженника Осташки Кудрина.