Первопроходцы

Безнадежная для Стадухина зима на южной стороне Великого Камня, на его северной стороне была полна радостных ожиданий для Юши Селиверстова. Обнадеживая людей дальним походом в неведомые земли, ссужая их хлебом, ему удалось собрать в покруту десяток гулящих людей. Со своими присмиревшими охочими и промышленными у него набирался отряд. К нему примкнул передовщик Степан Вилюй с вольной ватажкой своеуженников, чтобы идти на Анадырь, к брату Василию, ушедшему со Стадухиным. Это был уговор на весну, а до тех пор все они решили соболевать на небогатых промыслах, которые были на пути к Анадырю. Юша с нетерпением ждал наста и уже в феврале, на святого мученика Власия, стал собираться. Целовальник внес о том запись в книгу, а приказный выдал в разное время доставленные купцами указы воевод: и о высылке в Якутский острог беглых казаков, и о помиловании, о назначении казака Михея Стадухина анадырским приказным. Беглецы, служившие на Колыме, здешними властями не выдавались, поскольку были нужны на месте. Но указ есть указ: о том, что грамоты переданы Селиверстову, целовальник и приказный сделали записи, и дело было исполнено.

На Тимофея-весновея Юша с частью своих людей был в устье Анюя. Нанятые им гулящие под началом верного Артема Осипова потянули караван нарт с хлебом и товарами. В верховьях реки чуницы Вилюя и Осипова стали челночить их. Наст был крепок, как камень, ледяной ветер дул то в спину, то в бок. Селиверстов налегке прокладывал путь, вспоминая наставления Данилы Филиппова, часто сверял направление по компасу. За ним, не знавшим сомнений, медленно, но верно двигался караван нарт с товарами и мукой. Почти не блуждая, Юша вышел к каменистой пади с застывшим ручьем. Прежние путники поставили здесь крест.

В конце апреля, на мучеников Евсея и Савву Стратилата, ватага вышла к зимовью из пяти изб с полудюжиной амбаров. Селение не было защищено ни частоколом, ни даже надолбами от оленных всадников. Похоже, здешние люди жили привольно и безопасно, не выставляя караулов. Два десятка мужчин и два десятка женщин с прижитыми детьми высыпали из изб, с любопытством уставились на приближавшихся русских людей. Самые нетерпеливые бросились навстречу. Юша издали узнал сутулого Кокоулина, близоруко щурившегося Василия Бугра. Семейка Дежнев, сбив на лоб шапку и улыбаясь, зашагал навстречу. На подходе Федька Ветошка высмотрел из-под ладони впередиидущего и крикнул:

– Да это же Юшка, стадухинский целовальник!

Анадырцы и колымчане смешались. Зимовейщики с веявшим от них теплом жилья взяли из озябших рук бечевы нарт, поволокли к избам. Узнав, что везут хлеб, весело загалдели. Стадухинскую избу тут же освободили для людей Селиверстова, частью развели их по своим домам. Уставшим от долгого перехода радостная встреча, тепло, вареная красная рыба с душком казались намоленным счастьем. Над поселком завитал праздничный дух пекущихся лепешек. Последний раз здесь ели хлеб во времена двоевластия Стадухина и Моторы. Селиверстов сидел в казачьей избе, окруженный беглыми казаками, которых хорошо знал, рассказывал о Колыме, Лене, о Данилке Филиппове и Анисиме Мартемьянове, указавших путь на Анадырь.

– Значит, Мотора помер? – отогревшись, переспросил, хотя знал об этом от Данилки.

– Убит! – Дежнев со вздохом наложил крест на грудь.

Он не видел Селиверстова больше десяти лет, а до того встречались редко, но трубный, раскатистый голос запомнился ему со времен осады Ленского острога, когда Юша привел на подмогу осажденным промышленных людей. У Селиверстова же остались в памяти открытое лицо казака и светло-голубые глаза, светящиеся щенячьей верой в счастье. От прежнего новика с половинным жалованьем остались разве они, да и те были подернуты хмарью усталости. Скулы стянуло вечное бесхлебье, изуродованный шрамами лоб закрыт подрезанной челкой, свисающей на глаза, к тому же казак хромал, одна рука сохла и висла. «И дал же Бог добыть без малого триста пудов рыбьего зуба» – с завистью разглядывал его Юша.

– Прошлое лето не промышляли! – доверительно рассказывал Дежнев, искоса глядя на гостя сквозь пряди нависших волос. – Делали коломенку. И время было непутевым: то дождь, то снег…

– Могли бы зимой, через горы, отправить хотя бы государеву десятину, – вкрадчиво пожурил Селиверстов и, приметив перемену в лице Дежнева, сообщил: – Я привез наказную память воеводы, чтобы на Анадыре быть приказным Мишке Стадухину, а Мотору выслать в Якутский на сыск. Васька Власьев за самовольство уже наказан. – Поводив по сторонам глазами, громче спросил притихших людей: – Сколько отложили в казну?

– Три пудика! – вместо Дежнева ответил Никита Семенов, хмуро наблюдавший за гостем.

На Лене, Яне и Колыме ему не раз приходилось сталкиваться с напористым целовальником. До драк не доходило, и оттого на душе казака была досада. Давнее озлобление не унялось и при новой встрече. За сказанным об обвинении Власьева и Моторы должны были последовать другие дурные вести.