Первопроходцы

– А! Вот теперь правильно спросил, – со знакомой плутоватой улыбкой придвинулся к нему Чуна. – Берешь в плен моих людей, говоришь им государево слово, лучших куешь в цепи, других отпускаешь… Все правильно делаешь. Неправильное говоришь государево слово. Я пришел научить, как надо. Не говори: «в вечное холопство», «царь помилует», говори: «Царь войн и убийств не любит. Всех, кто воюет и убивает, его люди ловят и наказывают. Кто мирно живет, кто никого не грабит, тому от царя защита вечная». А чтобы его казаки за порядком следили – им есть надо! Правильно? – Чуна тихонько рассмеялся, потряхивая головой. – Вот, царь и просит от сильных мужчин по пять соболей в год, чтобы кормить казаков. Если они начнут сами охотиться, когда порядок наводить?

Теперь рассмеялся Михей, сдвинув шапку на брови.

– Можем и так говорить, кто нам укажет. Только есть государево слово, записанное на бумаге.

– Царь далеко! – досадливо отмахнулся Чуна. – Ламутов не знает. И слова его много раз переписывают другие люди. Делайте, как я говорю, и будет мир. Рыбы в реках всем хватит! – Он метнул на казака озлившийся взгляд, выругался по-русски и поднялся.

Больше шаман к острожку не выходил. Эта была их последняя встреча, хотя после раздумий Стадухину хотелось поговорить с ним. Следующим летом от пленных было известие, что Чуна ушел к предкам.

Нападать на острог ламуты стали реже. Один за другим роды мирились с единой властью, с ясаком и находили преимущества мирной жизни. После той встречи минуло больше двух лет. Из Якутского острога пришла смена Булыгину и его казакам. Не ожидая для себя ничего хорошего на Лене, после двенадцати лет скитаний перевалил на другую сторону Великого Камня и Михей Стадухин. Против устья Алдана на обустроенном стане бурлаков возвращавшийся с Ламы отряд встретил два приткнутых к берегу коча. На одном шли с Анадыря промышленные и торговые люди под началом беглого казака Никиты Семенова. На другом из Якутского острога на Колыму плыл отряд казаков и охочих людей под началом сына боярского Ивана Ерастова. Среди них было много старых служилых, знакомых Стадухину по временам Бузы, Постника и Зыряна.

– Мишка? Живой? – ахнул Никита, едва струги Андрея Булыгина приткнулись к берегу поблизости от кочей. С радостным лицом подошел, обнял, смахнул навернувшуюся слезу, пристально оглядел людей, высаживавшихся из стругов, выискивая уходивших с Анадыря на Пенжину, никого не узнал, вопрошающе вскинул глаза на Михея.

Тот смущенно потупился:

– За Пенжиной ватага разделилась надвое. Мишка Баев увел своих на богатые поповские промыслы, я – в другую сторону. Из них десяток вышли на Лену два года назад. Остальные погибли. Я – последний! – Виновато вздохнул: – Этими самыми местами гнался за вами, беглыми, чтобы остановить и вразумить, а наградят поровну! – Болезненно сощурил веки.

– Простят! – уверил его Никита. – Мы с Семейкой отправляли с казной Данилку Филиппова, потом Ваську Бугра с Евсейкой Павловым. Всех простили и наградили!

– Это хорошо! – без радости в лице согласился Стадухин и спросил: – Жив Семейка Дежнев?

– Был жив! – рассеянно ответил Никита. – Мотору убили, Заразу с Митькой Васильевым бурей унесло. Приходил на Анадырь твой Юшка Селиверстов, два года промышлял рыбий зуб, правил по твоей наказной, потом оставил ее охочему Артемке Осипову и ушел за наградой. Артемка оставил другому, сам со мной возвращался, да вот загулял в Жиганах. Как при тебе начались двоевластие и раздор, так тянутся до сих пор. Значит, не наша вина! А я с торговым Аниской Костроминым возвращаюсь. В Нижнем Колымском купили вскладчину этот самый коч за двести рублей, – указал на добротное торговое судно. – А Ерастов пытает меня про кость, будто оставленную Артемке Юшкой Селиверстовым. Из своего ли пая он платил за коч или из казны?

– И где нынче Юшка? Живой? – полюбопытствовал Стадухин.

– Прошлым годом встретились с ним в Нижнем. Воеводским указом был отправлен на Анадырь, собирать долги перед казной. С ним Данилка Филиппов и новый анадырский приказный Курбатка Иванов. Все переменилось и здесь, и там, – вздохнул, оглядываясь по сторонам. – А на Анадыре из беглых ленских казаков с Семейкой Дежневым остался один Артемка Солдат – последний. А из охочих – твой писарь Ивашка Казанец.

– Ну и ладно! – кивнул Михей с благодарностью за новости, сам уже прислушивался к спору Ивана Ерастова и Андрея Булыгина. Ерастов напирал, размахивая какой-то грамоткой, Булыгин ругался и отнекивался. О чем-то сговорившись, один пошел к табору, другой к Стадухину.

– Слыхал про твой поход! – приветствовал его Ерастов. – Вместо меня ушел на Колыму, мою судьбу перенял!

Михей мельком взглянул на шапку сына боярского, спрашивать, как выслужил чин, не стал. Недоуменно пожал плечами:

– Чужую судьбу не переймешь! Видать, так уж мне на роду написано!

– А я иду на Колымский приказ. Кабы ушел тогда, за беглыми казаками, неизвестно еще, был бы жив ли! – Перекрестился, скинув шапку. – Как Бог положит – неведомо. Про тебя знаю от твоих людей и брата. Воевода их не оставил милостью.

– За что? – удивился Михей.