Первопроходцы

– Прельстился! – не мигая, спросил Мишка Коновал. Его губы и рубец на щеке оставались неподвижными.

– Нет! – неуверенно пролепетал Михей.

Казаки засмеялись громче. Только Коновал пристально буравил атамана глазами. Михей не понял, отчего им весело, но в душу запала какая-то заноза. Как во сне он выставил и проверил караул, вернулся, при свете углей и чадившего жировика лег, забыв прослушать окрестности. Из угла тенью поднялась Калиба с распущенными по плечам сырыми волосами, юркнула к нему под одеяло и прильнула, как там, в бане.

– Вот и поделили ясырку! – зевая, пробормотал Втор Гаврилов.

– И медведя атаман подгреб под себя, и девку! – вздохнул Коновал. – Ничего, добудем потолще!

– О греховном думаете, греховное творите! – нравоучительно проговорил Пашка Левонтьев, придвинулся к очагу, подбросил дров на угли, вспыхнуло пламя, высветив избу. Лежа на боку, он раскрыл Библию, долго шелестел страницами. – Вот оно! – сказал и стал читать по слогам: «Господь прогнал от вас народы великие и сильные и перед вами никто не устоял до сего дня.»

– Многочисленней бурят не было никого! – заспорил Коновал.

Пашка не ответил, продолжая читать:

– «Если же вы отвратитесь и пристанете к оставшимся из народов сих, которые остались между вами, и вступите в родство с ними и они к вам, то знайте, что Господь Бог не будет уже прогонять от вас народы сии, но они будут для вас петлей и сетью, бичом для ребер ваших и терном для глаз ваших, доколе не будете истреблены с сей доброй земли, которую дал вам Господь Бог ваш.»

Он громко захлопнул книгу, казаки с недоумением зароптали:

– Своих-то женок где брать? Или оскопиться, как ты?

Чей-то всхрап усмирил полусонный говор. В трубе чувала загудел ветер. Под боком атамана лежала опытная женщина и старалась, чтобы ему было хорошо. Только все получилось вымученно и бесстрастно, не так, как с Ариной и даже с теми женщинами, которые были до нее. Но утром он не вскочил, как обычно, а поднялся со всеми вместе, когда сменился ночной караул.

– На пользу атаману баня! – с клекотом в горле проурчал Федька Катаев.

Стадухин зевал, потягивался и не чувствовал обычного желания схватиться за дела, намеченные с вечера. На Федьку он не сердился: никто из казаков не брал Калибу на саблю. Коновал первым позвал за собой, потому и язвил, срывая досаду. «Ладно хоть до поста! – оправдался перед собой атаман. – Да вот ведь – на светлое воскресенье… Надо в баню сходить перед утренними молитвами»

К следующей ночи Калиба натаскала сухого мха, сделала постель мягкой и удобной, по обычаю народов, живущих скопом по нескольку семей, завешалась лавтаком и вечером, уже по-хозяйски, устроилась под атаманским боком. Жалея женщину, Михей не прогнал ее, но стал жить как с женкой.

5. Серебряные слухи

К филипповкам стужа вошла в полную силу, но таких лютых холодов, как на Оймяконе, не было, не было и тамошнего безветрия. После пург, во время которых Стадухин лежал и слушал окрестности, недолго держалась безветренная погода, мерцали низкие звезды, в полнеба полыхали разноцветные огни сияния. Голодный тундровый ворон, посидев на лабазе, спланировал к отбросам, густо истоптанным песцами. Из-под крыши зимовья вылетели взъерошенные синицы. Очаг горел не угасая, в избе было тепло и сухо, пахло дымом, рыбой и нерпичьим жиром.

При общей тишине атаман резко вскочил с нар без сна и вялости в лице, сунул ноги в торбаза, торопливо накинул песцовую парку, сшитую Калибой.

– С нерпятинки несет! – прокудахтал вслед Катай.

Но Стадухин тут же вернулся и поднял всех в ружье. Высыпавшие из избы казаки уже и сами слышали хриплый лай множества собак. Атаман выставил оборону и вглядывался из-за тына в сумеречные снега, покрывшие тундру и реку. На небе успокоенно мерцали звезды, луна освещала серебристую даль. К зимовью на собачьих упряжках подошли юкагиры и начали табориться. Атаман со Втором и Чуной вышли к ним, узнали, что пришел род, объясаченный Зыряном на Индигирке. Беглецы, поссорившись с анюйскими родственниками и явились под защиту казаков, поскольку дали ясак. Нежданные гости поставили чумы неподалеку от тына, и прежняя тишина была порушена: крики людей, детский визг, собачий вой не смолкали сутками. От беспокойного соседства разбежались даже песцы, которых казаки добывали поблизости от жилья, завздыхал, заскребся и заворочался под нарами пестун.

Казаки ругали Зыряна: ясак взял он, индигирский аманат был у него, стало быть, его люди должны защищать юкагиров, а они пришли в зимовье, где содержался заложник от их нынешних врагов. Завидев его, юкагиры кого-то громко ругали, сын тойона с важной сдержанностью не отвечал им, только задирал нос. Атаман не знал, что делать с беспокойными соседями. Чуна, уже слегка понимавший язык гостей, тоже не мог дознаться, почему они пришли сюда, а не к Зыряну.