Первопроходцы

Из-за пришлых индигирцев Стадухин перестал чувствовать округу, ощущая себя слепым и беззащитным. Сумрак полярной зимы то и дело менялся непроглядной мглой, одна метель – другой. Зимовье замело под крышу, утеплив снегом. Враги могли явиться неожиданно и напасть с любой стороны. Михей опять не спал ночами, проверял караулы и злил казаков придирками.

Вскоре выяснилось, что приход юкагиров не был случайным: на второй неделе поста караульный застучал прикладом в крышу и выстрелил. Стадухин вскочил, протер глаза, казаки оделись и похватали ружья. Дымы зимовья и чумов, мешаясь со снегом, ложились на землю. На юкагирском стане выли собаки, кричали мужики и визжали женщины. Погода была самой разбойной: порывы ветра поднимали сухой снег и колко швыряли в лица, с трудом проглядывалось, что вокруг чумов носятся нарты с впряженными оленями, и верховые мужики. Все на ходу стреляли из луков по стану. Досадуя, что заспался с ясыркой, атаман огляделся: бой шел в отдалении, стрелять из-за частокола не было смысла. Стадухин окликнул Вторку с Федькой. Два казака с выбеленными бородами, с пищалями наперевес послушно вынырнули из-за его спины, следом увязался Пашка Левонтьев в нахлобученной до глаз шапке. Прикрыв запал полой парки, он на ходу подсыпал на него порох из рожка. Михей, отрывисто покрикивая, приказал двоим остаться и смотреть за колымским аманатом, а Пашке быть рядом. Подбегали другие казаки. Чуна с непокрытой головой и рассыпавшимися по плечам, выбеленными волосами топтался с тяжелым тунгусским луком, колчан с длинными стрелами болтался за его спиной. Своим видом он просил разрешения участвовать в бою.

– Покамлал бы на погоду! – крикнул ему Стадухин.

– Бубна нет! – сжимая в нитку щелки глаз, оправдался Чуна и тряхнул тяжелым луком. Михей кивнул и во главе семерых казаков побежал к юкагирскому стану.

Приблизившись на выстрел, четверо дали залп. Пороховой дым смешался со снегом, унесся по ветру. Михей даже не уловил его запаха. Пока стрелявшие перезаряжали ружья, другая половина отряда подбежала ближе к нападавшим. Порыв ветра ненадолго подмял снежную завесу, и они увидели, что находятся среди врагов. Чуна сорвал с оленя мчавшегося на него всадника, схватил быка за рога и вскочил в седельце. Но олень строптиво упал, перевернулся на спину и стал валяться в снегу. Казаки, не имея возможности стрелять, стали отбиваться стволами и прикладами пищалей. Нападавшие отхлынули от стана, юкагиры выскочили из чумов, стали стрелять из луков. По оклику атамана, бежавшего впереди, четверо дали другой залп. Чуна же продолжал барахтаться в снегу с непокорным оленем.

Бой длился недолго. Подхватив убитых и раненых, нападавшие умчались на другой берег протоки. Воодушевленные казачьей поддержкой, юкагиры стали собирать собак в упряжки, чтобы гнаться за противником. Стадухин, опасаясь вражьей хитрости, заставлял их защищать стан. С недовольным видом юкагирские мужики подчинились, зарезали раненых оленей, начали варить мясо. Среди казаков убитых не было, но на двух казачьих куяках вражьи стрелы с костяными наконечниками пробили железные полосы – полицы. Такие луки могли быть только у чукчей. Последним в зимовье приплелся Чуна, бросил в угол колчан, скинул парку, обнажив бок, разодранный то ли вражьей рогатиной, то ли оленьим рогом, присыпал рану золой, лег вниз лицом. Длинные, мокрые от тающего снега волосы рассыпались по земляному полу. Мишка Коновал порылся в мешках, пошуршал сухими листьями.

– Приложи! – протянул ламуту горсть сухой травы. – К утру затянет.

Шаман не пошевелился, чтобы подлечить рану.

– Из-за царапины так опечалился? – толкнул его Михей.

Не поворачивая головы, Чуна пробормотал:

– Олень сказал, чтобы я на него не садился, потому что стал русским!

– Еть их в нюх! – озадаченно поругивался Втор Гаврилов, рассматривая подобранный вражий лук. – Покрепче трехслойного тунгусского.

Калиба еще только начинала говорить по-русски, чаще общалась знаками. Вместо того чтобы учить ее языку, казаки потешались, и женщина, глядя на Михея невинными, как у телушки, глазами, под общий хохот произносила какую-нибудь нелепицу или брань. А надо было расспросить ясачников, что за народ напал на стан. Михей подергал за рукав Чуну, ламут замычал, задрыгал ногами, не желая вставать. Пришлось вести на стан свою погромную женку. Знаками и словами, которые она знала, Стадухин велел ей спросить про оленных мужиков. Калиба поняла.

– Чаучу! – ответила, не обращаясь к юкагирам, и указала на закат.

– Чухчи! Чухчи! – возбужденно лопотали юкагиры, рассматривая упряжь, снятую с убитых оленей. Михей понял, что на стан нападал отряд из нескольких народов, среди которых были и оленные чукчи, где-то поблизости их много: сидячих, безоленных, кочевых.