Первопроходцы

Михей ворчал, чего, дескать, возле дымного очага валяться, когда можно сложить печь? На время переставал поторапливать товарищей, таскавших камни с реки, самому же бес покоя не давал: сложив печку, принялся за амбар. Ложился, как всегда, последним, глядел в потолок из жердей, растекался чутьем по реке и тундре, чувствовал Семейкино зимовье и не мог понять, что идет с той стороны: ни зла, ни угрозы, ни зависти — то ли недоверие, то ли безверие… И сговор. Сговор он ощущал явно, часто поднимался среди светлой ночи, подбрасывал дрова в очаг, снова ложился, томительно дожидаясь, когда проснутся товарищи.

Как-то подскочил, почувствовав злое. Замер. Посидел с закрытыми глазами — к зимовью крались враги, их ненависть растекалась по тундре, как пролитое масло по столешнице, смешивалась с веселым духом вскрывшейся реки. Михей сунул ноги в ичиги, накинул на плечи кафтан, вышел с обнаженной саблей. Беззаботно светилось ясное весеннее небо, шумел Анадырь. Гришка Вахромеев в шубном кафтане спал, сидя на колоде. Пищаль с торчавшим из ствола тесаком была приставлена к стене. Не было видно караула и в дежневском зимовье.

— Хочешь, чтобы всех перерезали? — прошипел Стадухин и поддал ему пинком под зад.

Гришка вскочил, водя по сторонам ошалевшими глазами. Михей приглушенно обругал его, велел запалить фитиль и побежал в другое зимовье. Откуда-то из-под стенки дежневской избы вылез беглый Лютко, с которым служили еще в Енисейском гарнизоне, удивленно уставился на Стадухина. По смятому лицу видно было, что спал, но чутко.

— Нет никого! — сипло оправдался, заводил по сторонам заспанными глазами.

— Кого увидишь, сонный? — приглушенно ругнулся Стадухин и приказал:

— Буди всех!

Распахнулась дверь, вышел Семейка Дежнев в кафтане нараспашку, с саблей в ножнах.

— Берите ружья, идите за мной! — приказал Стадухин.

Высунулся полуодетый Мотора, бросил на Михея неприязненный взгляд, зевнул, крестя рот, и скрылся. Лютко и Дежнев с ружьями пошли за Михеем и Гришкой. На ходу к ним присоединились бывшие в нижнем зимовье люди. Стадухин повел их в тундру с оттаявшими кромками льдин на малых озерах. Громко хлопая крыльями, с них поднимались утки. Из кочкарника вдруг вскочили дикие мужики с луками и рогатинами. Стрелять не стали, пригибаясь, побежали вспять. Их было с десяток.

— Всего-то, — осклабился Дежнев. — Наверное, птицу промышляли! По виду анаулы. У нас с ними мир.

Преследовать их казаки не стали. Семейка Дежнев смущенно пожимал плечами:

— Прошлый год аманатил! Зимой на заморной рыбе сын тойона чуть не помер. Пришлось отпустить. Они слабы здоровьем. Им белая рыба нужна, мясо.

Стадухин блеснул злыми глазами, хрипло рыкнул и повернул в обратную сторону. Казаки потянулись за ним.

— Зачем тебе коч? — пытал Семейку на ходу.

— Мы не знали про сухой путь, — припадая на ногу, без неприязни отвечал земляку казак.

— Теперь знаете, все равно строите?

— Не бросать же! — опять то ли насмехался, то ли придурялся Дежнев, выводя из себя Стадухина. — Сгодится по реке плавать, инородцев под государеву руку подводить.

— Сколько ясака взял за нынешний год?

— За прошлый девять соболей! — поежился Семен. — За нынешний еще не приносили. Они не сами добывают: у ходынцев покупают.

— Почему других аманатов не требовал?

— Зачем? — Дежнев с невинной дурашливостью уставился на Стадухина.

— А если зимовье обшарю, не найду посулов? — Ярился Михей.

— Обыщи! — соглашался Семен, не переча против власти Стадухина.

А тот опять еле сдерживался, чтобы не схватить земляка за ворот: не перечил, но поддерживал Мотору, который, хоть и дал отписку, признавая единую власть, хоть не имел на руках отпускной грамоты, но не желал даже разговаривать с атаманом, только обиженно глядел на него при встречах. Стадухин не сомневался, что Мотора, Костромин и Власьев будут наказаны воеводой, как только дойдет жалобная челобитная. Воеводская и государева правда были на его стороне. Злило явное непонимание, упорное недоверие и скрытные насмешки Дежнева. Заново укладываясь спать, он бормотал:

— Разбило коч где-то к полудню от Анадыря. Бывает хуже… Пошли к нему прямиком, через горы не по берегу. Понятно, в октябре по застывшим рекам — легче. Возле моря прокормились бы, а так весь хлеб съели. На что надеялись? Дождались вскрытия реки, пошли вверх, к лесу, коч строили, чтобы вернуться морем. Узнали от нас сухой путь. Говорят, соболя нет, а на Колыму возвращаться не собираются. Зачем сидят? Чего ждут?

— Боятся правежа! — пробубнил из-под одеяла Казанец.

— А здесь что? На заморной рыбе ждать, когда Господь призовет?

— На дураков непохожи! — покряхтывая, поддакнул Гришка Антонов и стал собираться: подошел его черед менять караульного. — Раз Анадырь — не Погыча, значит, что-то вызнали у диких.

— Выходит, так! — Михей обернулся к Баеву, спросил взглядом, что тот думает.

Торговый человек не надрывался на общих работах, откупался товаром или снимал рост с кабал. Сначала он ночевал у Дежнева, но каждый день приходил на стан Стадухина, теперь перебрался к нему, но постоянно навещал другое зимовье. Должники у него были и здесь, и там.