Первопроходцы

Коч резко ткнулся в окатыш. Четверо соскочили за борт, удерживая его за трос. Но другая волна, ударив в борт, повернула корму, третья захлестнула судно, вымочив людей. Женки с детьми быстро выбрались на сушу и отбежали на безопасное расстояние. Похрустывая окатышем, резвая бездетная девка взобралась наверх, замахала руками, радостно закричала. Ее поняли. Коч выбросился на кошку, за ней была река. Кое-как судно удалось закрепить. Волна не стягивала его обратно в море, но захлестывала корму и борт. Коч быстро наполнился водой и, полузатопленный, перестал дергаться. Михей поднялся на кошку. Она была широка, местами заросла кустарником, высоким пыреем и другими травами. Посреди реки на намытом островке виднелся русский коч по самые борта занесенный песком. Сверху открылись оконечность кошки и устье реки, впадавшей в море. До него оставалось версты полторы. Можно было без мук войти в реку, но бес попутал выброситься на сушу в самом неподходящем месте. Вода в реке оказалась даже несолоноватой. Путники напились, переренесли через кошку берестянку с изодранной сетью, чтобы наловить рыбы. Михей с Тархом стали разжигать костер. Едва он задымил, атамана окликнул промышленный и махнул рукой к полуночи. Он вскинул глаза, пригляделся. На дальнем конце кошки, возле леса, мельтешили четыре пятна, похожие на людей. Они приближались к костру.

— Вроде наши! — пристально вглядываясь, бормотал Тарх. — И коч наш, — кивнул на середину реки.

— Неужели до москвитинского зимовья дошли? — Михей с тоской в глазах скривил губы в бороде.

Четверо русичей, вооруженных мушкетами и фузеями, приблизились к обсохшему кочу, помахали шапками и вскоре подошли к костру.

— Куда же вы пристали? — весело укорил стадухинских спутников незнакомый служилый. — Заметет волнами, как этот, — мотнул бородой в сторону гнивших остатков коча на острове.

— Вы чьи будете? — строго спросил Стадухин.

— Якутского острога служилые. А вы?

— И мы Якутского, только плывем от Пенжины, а идем от Колымы!

Сивобородый присвистнул, сбил шапку на затылок, обнажив глубокие залысины. Михей назвался, тот дурашливо отшатнулся и открестился:

— Чур меня! В Якутском сказывали — пропал! — и продолжил приветливей:

— Оттуда еще никто не приходил. Вы — первые! А мы в трех верстах отсюда ставим ясачный острожек на месте сгоревшего, шелковниковского.

— Хоть так первые! — желчно усмехнулся старший Стадухин и спросил: — Семейка-то жив ли?

— Помер! Давно, еще в старом острожке, — обыденно ответил седобородый и строже добавил: — А нас послал приказный, сын боярский Андрей Булыгин. Видели, как вас куряло. Велел помочь провести коч в устье Охоты. Сами вы нипочем не пройдете.

Опустив глаза, Михей снял шапку, перекрестился, положив поклоны на восход. За ним стали поминать енисейского торгового, усть-кутского целовальника и якутского казака-десятника знавшие его люди. Тем временем гости со всех сторон осмотрели полузатопленное судно, плутовато поглядывая на ясырок, стали бойко отвечать на расспросы. Старший Стадухин слушал их и вспоминал пророчество хмельного бражника в ленском кабаке. Озадачив пришлых людей, говоривших о здешних делах, спросил вдруг:

— Ярко Хабаров жив ли?

— Уходили из Якутского, был жив! Поверстан в средний чин.

— Раз служит в детях боярских, судьба ему помереть от старости, — поморщился Михей, удивляя сказанной нелепицей.

Сивобородый с прищуром взглянул на солнце, потом на ясырок, чистивших рыбу.

— Долго еще простоим. Подкрепитесь, отдохните… Рыбы здесь много, хлеба нет…

— Мы про хлеб забыли. Последний раз на Анадыре ели.

— И мы в пост сквернимся, бывает, морских пауков варим. Ничего. Живы. А Бог милостив, простит!

— Что за народишки здесь по реке?

— А ламуты сидячие! То и дело бунтуют, собираются толпами сотен по пять и больше. Да ладно бы… — вздохнул сивобородый. — Огненного боя не боятся, наш строй знают.

— Откуда? — вскинул заблестевшие глаза Михей. — Мы тоже приметили.

Охотские служилые стали обстоятельней рассказывать, что в москвитинском зимовье на реке Улье Василий Поярков оставил семнадцать служилых под началом Ермила Васильева. На подмогу им пришел Семен Шелковников с большим отрядом. И был у него ламутский аманат…

— Чуна?! — Стадухин впился взглядом в говорившего.

— Задолго до нас это было, — смутился сивобородый. — Мы с воеводой Лодыженским из Тобольского пришли. По слухам, тот аманат бежал где-то в верховьях и верховодил бунтовщиками, собирал их тысячами. Летом Шелковников с полусотней охочих и служилых отправился сюда, на Охоту, где много рыбы, зверя и людей: места эти разведали еще люди Ивана Москвитина. Но здесь шелковниковских охочих уже ждали. Семейка со своими и ермиловскими отбился, поднялся по реке и поставил острожек. Закрепившись, отправил встреч солнца половину отряда под началом Алексы Филиппова и Ермила Васильева. Они дошли до реки Мотыклеи, где тоже много ламутов, поставили зимовье с частоколом, подводили под государеву руку тамошние народы и продержались года с два.