Первопроходцы

— В числе прибранных людишек возьмете казака Данилу Филиппова.

— Одной бедой с тобою связаны — оба в долгах, — тяжко вздыхая, обратился Юша к Курбату, едва они были отпущены. И добавил со злостью, сдерживая голос до шипения: — Лишь бы отсюда выбраться! — Вспомнив Студеное море, дальние реки, распрямил грудь и пророкотал так, что был услышан в съезжей избе, и на сторожевой башне: — Какой кочишко готовить к плаванию, не сказали? — И показалось ему, что беды, преследовавшие в прежнем походе, наконец-то отвязались.

В конце июля казенный коч с Селиверстовым на корме и с его подневольным приставом сыном боярским Курбатом Ивановым отчалил от пристани Якутского острога. Курбат вез на Анадырь жену и двух сыновей, еще не вышедших в служилый возраст. Данилка Филиппов, наслышанный от анадырских товарищей о грехах Селиверстова, неприязни к нему не показывал, а Курбат, как и Мишка Стадухин, жестко пресекал среди своих людей всякие споры и распри. На воде Юша вновь почувствовал себя человеком, каким его создал Бог. С мстительной усмешкой то и дело оборачивался к верховьям Лены, понимал, что обратно уже не вернется, но беспечально глядел на далекую размытую черту, соединяющую небо с водой, и с тихой радостью в груди думал: так бы вот плыть и плыть всю оставшуюся жизнь, и лучше всего одному. Хотя нет! Бабу бы! Русскую, добрую, покорную, тихую, ласковую.

— Ваську, дружка твоего, — обернулся к Курбату и голос его раскатился по воде до дальних берегов, — угораздило на старости лет связаться с якуткой. Тиха, покорна, как собачка, всюду за ним ходит. Васька в кабаке гуляет, она против крыльца сидит. Однако баба есть баба! Тишком да лаской принудила дом купить.

Курбат, вымученно улыбнувшись, покачал головой.

— Я думал, старого бродягу могила исправит. Однако ж, — обернулся к жене, чистившей рыбу, — на всех есть хомуток. Так, наверное, и лучше! — Помолчав, добавил: — Васька купил дом пропавшего Ивашки Ретькина. А тот, когда бежал, бросил женку тунгусской породы. Не гнать же! Васька ее пожалел и живет теперь с двумя. Обоих кормит.

Для Селиверстова эта новость была в диковинку. Покряхтев, то ли с осуждением, то ли с завистью, он проворчал:

— Куда попы глядят?.. Однако, как всегда, нас поздновато отпустили. Ладно хоть до Ильина дня. У моря будем молить Николу о попутном ветре. Пройти бы Святой Нос, там до Колымы недалече! — И громко, чтобы все слышали, похвастал, покосившись на Филиппова. — Оттуда мы с Данилкой приведем вас на Анадырь лучше всякого вожа.

В устье Алдана коч Курбата Иванова встретился со стругами служилых и промышленных людей, плывших с ясаком с Ламы из-за Великого Камня. Среди них были люди Михея Стадухина и его брат Тарх. Он узнал Селиверстова, подвел струг к корме казенного коча. спросил:

— Что там брат Герасим? Жив?

— Живой! Рыбой торгует, прижил младенца от Мишкиной жены!

Пропустив мимо ушей весть про младенца, Тарх радостно перекрестился:

— Слава Богу!

— Мишка жив ли? — спросил Селиверстов. — Шесть лет ни слуху ни духу!

— Живой был, когда уходили аргишами. Служит в Охотском острожке у Андрейки Булыгина.

— Что к жене и сыну не возвращается? — язвительно осклабился Юша.

— Больше половины ватажных погибли, — смахнул с головы шапку и перекрестился Тарх. — Брат кается, будто по его вине, отслуживает грех. Там война беспрестанная, а служилых мало… — И спохватился: — Торговый Мишка Баев, Богдашка — поповский покрученник, объявились ли?

— Не слыхал! — открестился Юша и спросил громче: — Много ли богатств добыли?

Тарх печально помотал головой.

— Есть соболишки, но не головные, как на Колыме. — Вскинул заледеневшие глаза: — Не за богатством шли, неведомых земель искали, хотели государю и тамошним народам послужить, удерживая их от братоубийства.

— Бог наградит! — скаредно рыкнул Селиверстов, повертел головой на изъеденной гнусом шее, зычным голосом велел выбирать якорь, а гребцам разворачивать судно по течению. Над его кочем вскинулся и вздулся парус.

Случайно встреченные люди со стругов вышли на берег, подвязали бахилы, впряглись в бурлацкие бечевы и потянули лодки против течения, к Якутскому острогу.

Чтобы удержать землю, прибранную для государя Семеном Шелковниковым, Андрею Булыгину пришлось заново с боями пробиваться на реку Охоту и подниматься к сожженному шелковниковскому зимовью. Ламуты нападали непрестанно, носились на оленях возле коча и засеки, стреляли с оленьих рогов, как с сошников, не только из луков, но из пищалей тоже. Десяток охочих людей, случайно прибывших со Стадухиным, были для Булыгина даром Божьим.

— Весной отпущу с наградой! — обещал им. — Отпишу благодарственную грамоту, рухлядью поделюсь, которую возьмем на погромах!