Первопроходцы

Пришла поздняя весна с рассеянным солнцем, такая же, как на Тауе, Ини и прежних реках на этой стороне Великого Камня. Остатки стадухинских людей известным путем ушли по каменистой долине реки к видневшимся вершинам хребта. Михей остался на Охоте отслуживать вины за неудачный поход на Погычу. Под раскидистыми ветвями тополей истлевали черные сугробы, рядом с ними торопливо распускались цветы. И опять, как на Тауе, Михей тесал весло на краю леса, в стороне от зимовья, и снова внутренним взором почувствовал близость зверя, вспомнил, что все это уже происходило. Ощущения были настолько похожи, что ему подумалось: либо шалит память, либо в эти места забрел тот самый медведь. Он обернулся без страха. Среди зелени ветвей и папоротника в рост человека скорей почувствовал, чем разглядел маленькие зоркие глаза в щелках глазниц, потом высмотрел человечью голову без шапки. Догадавшись, что обнаружен, из кустов вышел ламут в распахнутом кожаном халате, с распущенными по плечам густыми, будто присыпанными мукой волосами. Он был немолод, оружия при нем не было. В следующий миг Михей узнал постаревшего Чуну, удивленно мотнул бородой, прислонил к дереву недотесаное весло и воткнул в кору топор.

— Вот я и пришел! — буркнул гость по-русски.

— Давно не виделись! — поприветствовал его казак. Присел на свежий истекавший весенним соком пень, лицом к лесу, спиной к зимовью, кивнул на валежину против себя, приглашая к беседе.

— Дарова! — Припухшие веки Чуны смежились в две щелки. Он присел на корточки. — Поговорить пришел!

— Догадываюсь! — Михей сбил шапку на затылок и приготовился слушать.

— Как жив-здоров? Много ли соболя добыл? Еды всем хватает? Не хворают ли жена и дети? — как принято, издалека начал беседу шаман-новокрест.

Михей только кивал, не втягиваясь в пустопорожний разговор и Чуна, недолго помолчав, перешел к делу.

— Однако, все воюем, убиваем, в плен берем! — Пухлые веки ламута раздвинулись, обнажив пристальные зрачки, тонкие черневшие губы дрогнули в усмешке. Пучки волос в их уголках и на подбородке были белей снега.

— Хорошо научил воевать свой народ! — не то похвалил, не то укорил его Стадухин.

— Хорошо! — согласился Чуна, печально скривив губы. И добавил, не опуская взгляда: — Зря учил!

— Вон что! Неужели с покаянием? Хочешь сдаться в аманаты?

Ламут цокнул языком, резко мотнул головой, показывая, что аманатиться не желает, почесал затылок, запустив руку в длинные волосы.

— Силой меня не взять, — усмехнулся. — Духи научили умереть, когда захочу. Зачем вам падаль? А смерти я не боюсь, — распахнул халат. — Не веришь? Воткни нож в сердце!

На груди его среди других оберегов Михей заметил небольшой дочерна вышорканный кедровый крест.

— Народ жалко: мэнэ и орочи![6] Развоевались — не могу остановить. Духи говорят: если мой народ победит — его не станет! — Чуна смешливо смежил пухлые веки, из-за которых остро и пристально поблескивали зрачки.

— Нас победить невозможно! — пожал плечами Стадухин.

— Можно! — резче возразил ламут. — Ты все понимаешь! — Покачал головой, опуская взгляд долу. — Если мой народ победит, он будет воевать между собой, пока не истребится. И не станет моего народа: ни мэнэ, ни орочей. Духи так сказали. И я знаю, так будет.

— Могу взять тебя в почетные аманаты! — помолчав в раздумье, предложил Стадухин. — Воевода отправит к царю. Вернешься главным ламутом, ровней нашим боярам. Казаки по твоим указам будут помогать тебе править твоим народом.

— Э — э! — с укором посмотрел на Михея Чуна. — Ты тоже крестился во Христа-Спасителя, а предлагаешь стать Иродом. Зачем учил Закону Божьему?

Стадухин с непониманием взглянул на него, и Чуна продолжил с упреком:

— Помнишь Валаама, под которым олениха заговорила человечьим языком?

— Сказывали попы! Заговорила! А ты прошлым летом медведем обернулся, попугать меня хотел?

Губы ламута с белыми кисточками волос в уголках рта дрогнули, он пропустил сказанное про медведя и продолжил:

— Валаам был почетным шаманом своего народа. А Бог велел ему говорить хорошо о врагах, которые осадили его город. Ангел смертью грозил, если откажется. Безрогий олень заговорил человечьим голосом. Валаам испугался, стал ругать свой народ и хвалить врагов. И что вышло? Свой народ его проклял. Враги захватили город и убили. Правильно сделали. Лучше бы умер от меча ангела и не предавал своих. Тогда бы и Бог его похвалил. Зачем ему Бог, если нет его народа? Зачем он Богу без своего народа?

— Вот как?! — почесал бороду Михей. — Об этом тебе надо с попами говорить или с Пашкой Левонтьевым. Понимаю, что почетным аманатом к царю не пойдешь, нам в острог — не дашься. Чем могу помочь?