Первопроходцы

— Пороху, свинца едва хватало, чтобы отбиться от коряков и ламутов, — неохотно отвечал Стадухин, не выказывая любопытства к добыче бывших товарищей по походам.

Обе ватажки прибыли в старый Ленский острог с первыми льдинами, поплывшими по выстывшей реке. Здесь они взяли казенных коней, потянули струги и коч гужом — конной тягой. Посыльный из Ленского налегке прискакал в Якутский острог с вестью о выходцах с Ламы и Анадыря. На подходе их уже ждали таможенные и гарнизонные казаки, посадские и гулящие люди. Острог заметно переменился за время странствий Михея Стадухина и Никиты Семенова: расширился, потеснив жавшиеся к нему посадские избы. Часть стен была положена городом. Пока коч и струги крепили к причалу, в первый ряд встречавших протолкнулся дородный торговый человек с почтенной бородой. Он держал за руку мальчонку лет пяти. За ним шла женщина, покрытая дорогим камчатым платком. Глядя на торгового, Михей чуть не открестился, подумав, что ему привиделся покойный отец. Потом увидел глядевшие на него из-под платка большие глаза, казавшиеся подслеповатыми от слез. В них тускло мерцала безысходная горечь. С первого взгляда Арина показалась ему постаревшей: сетка морщин опутала лицо, годы придавили плечи, уже не бросалась в глаза былая стать осанки, но это длилось один миг, в следующий она опять предстала такой, какую встретил на Илиме. Слезы ручьями покатились по ее щекам, когда Михей подошел к ней с повинной головой и встал, скинув шапку.

— Где же тебя носило столько лет? — вздрагивая и захлебываясь, пролепетала она. — Говорил ведь только на два… — И, уткнувшись лицом ему в грудь, зарыдала.

— Так уж вышло! Прости, Христа ради! — прошепелявил он одеревеневшими губами.

— Прости! — с укором отстранилась она и шмыгнула носом. — Сын твой, Нефед! — указала на молодого казака — новика.

Михей не замечал никого, кроме Арины и брата. Тут только перевел глаза, увидел стройного юнца, опоясанного цветным кушаком и саблей. Узнал в его лице свое, родовое, исконное, удивился, что тот уже приверстан в казаки, прикинул, сколько лет было, когда уходил последний раз и сколько скитался, обнял, чувствуя, как щеки под бородой щекотят горячие слезы. Сын отчужденно переминался с ноги на ногу, он помнил отца другим. Михей перешел в объятья брата Герасима. Тот передал мальчонку Арине, притиснул старшего, всхлипнул на ухо. Толпа на причале становилась все гуще. К реке бежал весь посад и свободные от служб острожные жители. Знакомые лица о чем-то спрашивали Михея, он кивал, отвечал невпопад, а видел одни только большие и влажные глаза Арины.

— Да иди ты с Богом! — толкнул его в бок булыгинский казак. — Без тебя сдадим казну и явим твою рухлядь.

Михей краем уха услышал, что народ требует показать ламские меха и анадырский рыбий зуб. Никита Семенов с настороженным лицом переминался возле коча, ожидая таможенного голову. Брат подхватил Михея под руку, повел к дому. Посад был новым, незнакомым. В каком-то месте ноги старшего Стадухина сами двинулись в сторону бывшего дома. Вспомнив, что Тарх говорил про пожар, он остановился, с болью в лице, отыскивая пепелище или пустырь. Герасим потянул за рукав, приговаривая:

— Твой-то не сильно погорел, я его подновил! А мой — дотла. Потом строил новый — пришлось продать. Наше дело торговое, лихое: сегодня богат, завтра гол, — говорил на ходу, смущенно оглаживая рассыпавшуюся по груди бороду.

Михей не понимал, что им за печаль до его избушки, которая с горючей тоской вспоминалась во время холодных и сырых ночевок. Герасим остановился против просторного пятистенка с тесовой двускатной крышей. Из дома вышла молодая женщина с раскосыми глазами, покрытой головой и черными косами по плечам.

— Нефедкина жена! — указал на нее Герасим и стал оправдываться: — Что с того, что молод? Служит. Оклад положен. Слюбились, и мы не стали вразумлять. Сами грешны, — смущенно вздохнул. — Пусть живут!

Молодуха на миг опустила глаза и снова с любопытством вскинула их на свекра. Вошли в дом. Он был новым и чужим. Большая печь, покрытый шелковой скатертью стол. Разве чуть уловимый запах жилья сохранял что-то от прежнего. Положив поклоны на образа в красном углу, Михей протиснулся в его остаток, переделанный в теплый чулан, узнал свою печь, возле которой прожил много счастливых ночей и дней. Все было печальным и жалостливым, корило за долгие скитания по чужбине. Он со вздохом закрыл чулан и одобрительно кивнул брату:

— Добрый дом срубил!

Герасим отчего-то мялся у стола, Арина чего-то смущалась. Михей не сразу догадался, что кому-то надо сесть на хозяйское место в красном углу, а кто здесь гость, кто хозяин, попробуй разберись. Арина по-матерински положила руку на голову мальчонки, которого вел за собой Герасим, приосанилась, взглянула на Михея строже и суше:

— Последний! — сказала со вздохом. — Отбабилась!

Домочадцы застыли, ожидая слова старшего.

— Все равно мой! — воскликнул он с напускным весельем. — Наша кровь!