Первопроходцы

Возмущенные юкагиры настойчиво тянули казаков к собачьим упряжкам, предлагая погоню. Пурга стихала, засветлела полоска неба над нагорьем. Воинственно настроенных мужиков было до полусотни, следы нападавших еще не замело, был соблазн догнать врагов, пока те не озлобились поражением, взять заложников и подвести роды под государеву руку. Оставив в зимовье четверых казаков, Стадухин приказал держать колымского аманата в колодках. Чуну, все так же лежавшего вниз лицом, принуждать не стал, но взял с собой Калибу — с юкагирами она говорила свободно. Ко всему, не хотелось ее ковать, а сговора с анюйским аманатом он опасался.

Собаки по окликам возниц поняли, куда надо бежать, и с хрипом взяли полузаметенный след. Двигаться по нему было легче, чем по сугробам. В первых трех упряжках за спинами погонщиков сидели казаки с пищалями. За ними неслись около двух десятков нарт с юкагирами. В суете боя, разборок и сборов только здесь Михей почувствовал голод. Метель унялась, мерцали низкие звезды, разноцветными огнями полыхало небо. Он отыскал глазами Кичиги — в это время, по ленским порядкам, из кабака выталкивали засидевшихся гуляк, а поп у церкви бил в клепало. Голод почувствовал и Мишка Коновал, вытащил из-за пазухи юколу, не успел разломить, как возница, буркнув что-то злое, вырвал ее из рук и сунул себе под парку.

«Сразу бить или потом?» — взглядом спросил казак, обернувшись к атаману на ближайшей нарте. Рубец на его щеке казался огромным кривым ртом. Но Михей куда-то пристально глядел из-под обметанных инеем бровей. Мишка повел носом и уловил запах дыма, затем различил островерхие крыши чумов. В ночи показался стан, и выглядел он слишком мирным для людей, вернувшихся с набега. Шарахнулось стадо оленей, жавшееся к дымам, завыли собаки. Юкагиры, не останавливая упряжек, стали пускать стрелы по чумам. Из-за приоткрытых пологов полетели ответные. Завизжали раненые собаки. Прибывшие окружили стан и начали громко переговариваться с осажденными. Те перестали стрелять, и через некоторое время для переговоров вышли два мужика и старик. Оглядев их, Стадухин приказал Коновалу:

— Ловите того, что похож на шамана!

Казаки кинулись к послам, схватили мужика в песцовой парке. Калиба свободно говорила с ним и, улыбаясь Михею, объясняла жестами, что этот род не участвовал в нападении, что погромщики проехали мимо них. Полузаметенные следы указывали, что так оно и было, но юкагиры галдели, в чем-то упрекая колымских мужиков, а те вяло отговаривались. Окинув взглядом стан, Стадухин затребовал сто соболей и аманата. Калиба долго не могла понять и объяснить, чего он хочет. Казаки содрали со старика соболью рубаху, показали сшитые в одно полотно шкуры и на пальцах — сколько их надо дать. Вскоре Калиба смогла объяснить атаману, что собрать сотню соболей колымцы не могут. Стадухин решил, что гоняться неизвестно за кем по едва заметным следам — дело безнадежное, и велел возвращаться. Заложник остался у казаков, соболью рубаху они прихватили с собой.

Едва юкагирские упряжки повернули в обратную сторону, небо снова прилегло на головы путников, затянулось новыми тучами, и разыгралась метель непроглядней прежней. Ничего не стало видно, только слышались отрывистое дыхание собак и поскрипывание нарт. Потом и эти звуки пропали. Вскоре Стадухин понял, что его упряжка отбилась, а возница заплутал, доверившись собакам, которые своим умом должны были вывезти нарты на стан. Изрядно устав бессонной ночью, атаман уткнулся носом в ворот парки и задремал. Когда он проснулся, все так же мела метель, нарты стояли, возница спал, завернувшись в кухлянку, собаки лежали в снегу, уткнув носы в хвосты. Михей толкнул юкагира, тот приподнял голову.

— Что стоим? — спросил, кивая на собак.

Погонщик указал пальцем в небо.

— У-у-у! — погудел, вытянув губы с ниткой усов.

— Заплутали, отбились! — чертыхнулся Стадухин, улегся поудобней, закрыл глаза и не почувствовал вокруг себя ничего живого, кроме равнодушно дремавших собак.

Впрочем, какое-то странное ощущение все-таки было: спокойная, как у Бога, бесстрастная сила то тлела гаснущим угольком, то пропадала с левой стороны от нарт. Михей понял, что нечто живое и разумное очень далеко от них, но ближе ничего не было. Он растолкал возницу, указывая направление. Тот неохотно поднял собак и, покрикивая, заставил их тянуть нарту куда указал казак.

Двигались они долго. Косо секущий снег бил по щекам, закрывал все впереди. Голодные собаки шли неохотно, то и дело ложились, выгрызая лед из когтей. Путники поднимали их пинками и заставляли бежать дальше. В очередной раз Михей разгреб ногами снег и обнаружил под собой лед. Между тем жизнь, которая не складывалась в его голове ни в какой образ, приблизилась настолько, что он чувствовал ее даже лицом. И вдруг она оказалась рядом. Стадухин с недоумением вглядывался в летевший снег, пока из него не появился человек огромного роста. «Не ошибся!» — обрадовался атаман. Юкагир весело залопотал, размахивая руками, будто встретил единокровников.