Первопроходцы

— Епифанка! Ушник воеводский, — загалдели казаки, поддерживая Стадухина. — Да он мать обманет и по миру пустит. Вдруг удумал хитрость — потом отопрется.

— Совсем сдурели от бесхлебья! — закричал Зырян, багровея обветренным прожженным солнцем лицом. — Зачем ему баламутить два острога, при свидетелях посылать служилых людей за полтыщи верст?

Стадухинские казаки опять притихли, не зная, что возразить. А Зырян стал напирать.

— Моих людей два десятка, твоих один. Половину оставишь в зимовье! Без наказной памяти понятно кому быть атаманом?

— Я серебро искать не пойду! — сказал помалкивавший Пантелей Пенда.

— В зимовье останусь летовать, торговых дождусь.

Стадухин взглянул на него с благодарностью.

— Семейка! Останешься? — спросил Дежнева. — Ты же хром на обе ноги, теперь еще и однорук.

— Пойду за серебром! Если сюда зимой дошел, летом что не идти?

— Что скажете, братья казаки? — Стадухин обернулся к зимовейщикам.

— Идем своим отрядом, чтобы Зырян нас не неволил! — за всех ответил Мишка Коновал, подергивая розовым рубцом на коричневой щеке.

— Будут или не будут нынче торговые — неизвестно, — заговорил рассудительный Втор Гаврилов. — По христианскому милосердию припасом мы с вами поделимся, но по нашей цене!

— Вот наш ответ! — обернулся к Зыряну Михей. — Где она, Нерога, ни вы не знаете, ни мы. Припас наш. Ваших аманатов нам караулить или как?

Из промышленных людей Афони Андреева двое были ранены при осаде и просились летовать в зимовье. Старшим Стадухин оставил Втора Гаврилова, который не рвался в верховья Колымы, при нем — трех охочих. На том споры закончились. Приятных новостей не было, душевного разговора не получилось ни со старыми казаками Беляной и Моторой, ни с земляком Дежневым. На другой день люди Зыряна и промысловой ватажки выбивали изо льда плавник, строили свой балаган рядом с зимовьем. В ворота сунулся и грозно уставился на них стадухинский медведь. Не случись рядом атамана, гости убили бы его.

— Забьем, чтобы вреда не сделал! — настойчиво кудахтал Федька Катаев.

— Пусть погуляет! — потрепал зверя по загривку Михей. — Не голодаем.

Он высматривал Пантелея Пенду, но среди строивших балаган его не было. Отогнал медведя от зимовья, по свежевыпавшему снегу взял след старого промышленного и вышел к берегу моря. Пестун увязался за ним. Он то и дело останавливался, принюхивался, что-то выискивая в тундре, над ним с криками носились птицы, но медведь не обращал на них внимания. Старый промышленный сидел на вмерзшей лесине и смотрел на льды, как Чуна, и был не далеко от того места, которое облюбовал ламут. Стадухин подсел к нему, помолчал, тоже вглядываясь вдаль, потом заговорил:

— Земля там, на краю, или облака? До Рождества заплутал я с диким мужиком и где-то в той стороне был принят голубоглазыми людьми. По сей день вспоминаю, дивлюсь встрече и никому про нее не сказываю. Чудно как-то…

Пантелей вопрошающе обернулся к Михею.

— Дюжий бородатый молодец, — продолжал он, — накормил, напоил, обогрел, дал отдых, вывел сюда, одарил лисами и просил никому про них не говорить. Сперва я думал — промышленные без отпускной. А после-то вспоминал и чудно: он со мной и с юкагиром вольно разговаривал, а рты-то ни мы, ни он, не открывали. Это мне только после вспомнилось. И девку-красавицу при нем видел, с меня ростом, а то и выше. Кто такие?

— Чудь! — не задумываясь, ответил Пантелей. — Жилье каменное?

Стадухин, поерзав, почесал бороду.

— Стол деревянный, тесаный, пол каменный, стены — не понять… Но не из бревен.

— В пещерах живут. Давно под землю ушли и в наши дела не путаются.

— Вон что? А я-то голову ломаю…

— Их не найти. Мимо пройдешь — не заметишь, глаза отведут. Случайно, из-за метели, наверное, подошли. А они пожалели, не дали замерзнуть под дверьми. Со мной так же было. Жил среди них с неделю, после отпустили, тоже просили никому не говорить. И как скажешь? — Усмехнулся. — За длинный язык многие на дыбе души отдали.

— Вот ведь, — вглядываясь в даль, вздохнул Стадухин. — А я думал — морок. И много ты таких людей встречал?

— Много всяких по Сибири! — оборачиваясь ко льдам, ответил промышленный. — Тех, кого мне надо, никак не найду.

— А эти что, не русские?

— На нас похожи, говорят по-нашему, только сильно умные, среди них жить сам не захочешь, разве рабом или скоморохом. Они мне в голове что-то поправили. До того все спутников искал, слухи собирал, а после всякая охота в связчиках пропала, лешим стал: где можно быть одному, там с другими не путаюсь. Хуже всего, стал забывать, что ищу, а на месте сидеть не могу.

— Помню твои прелестные сказки в верховьях Лены! — Стадухин с грустью улыбнулся, разглаживая пальцами рыжие усы. — Покойника мог оживить и сманить в урман.

Чуть дрогнули губы Пантелея, он снова обернулся, живым блеском сверкнули глаза, будто прощались с чем-то давним, отсохшим, отмоленным.

— Из-за них все во мне переменилось! Прежде хотел знать больше, чем дозволено! — Вздохнул и опять отвернулся, высматривая за льдами то ли горы, то ли облака. Из трещины между береговым и приподнятым приливом льдом вырвался звук, похожий на хохот.