Первопроходцы

Караульный казак Михей Стадухин, скрываясь от палящего солнца под шатровой крышей четырехсаженной башни, с тоской глядел вниз, на суетившихся людей. Гулял Ивашка Ерастов — алазеец. На жаре его сильно развезло, мотало из стороны в сторону, сабля то и дело попадала между ног, он спотыкался, вис на руках товарищей. Возле него пчелиным роем крутилась острожная служилая и гулящая голь, которой торговые люди и рубля не дадут под кабальную запись. По слухам, воевода обнадежил Ерастова, что даст ему отпускную грамоту на Колыму и Погычу. Почему ему, этого прибывшие с Колымы понять не могли. Ивашка вывез с Алазеи богатую казну, которую, по его словам, добыл с промышленными людьми где-то возле Камня. Для людей, бывавших на Алазее и Колыме, его сказки казались нелепыми. Поверить им Михей не мог, думал про себя: «Если воевода решил выпроводить из острога полсотни отъявленных дебоширов, то не может быть, чтобы за казенный счет!» И лежала на сердце обида, что никто из начальствующих не предлагает идти на Погычу ему, Михею, принесшему весть о неведомой реке. Похоже, принуждали просить об этой милости, отказавшись от денежного и хлебного жалованья.

Сын боярский Василий Власьев готовился идти на смену Втору Гаврилову, которого казаки снова избрали на приказ после гибели Зыряна, и ожидая просьб, с ухмылками поглядывал на Стадухина. Того же дернул бес прилюдно посмеяться над ним, что прельщал Арину. Теперь молчал, глядя на его сборы, с надеждой, что позовут. Не звали. Из толпы старых казаков, то расступавшихся перед Ивашкой Ерастовым, то плотно обжимавших и поддерживавших его, доносились возмущенные выкрики. На них напирали казачья голытьба и гулящие люди. Михей прислушался. Васька Бугор из окружения Ерастова препирался с таким же забулдыгой Степкой Борисовым:

— Да нам воевода дал роспись судовой снасти и ставные матки*(компасы). Государевым подъемом пойдем. А вы кто? Вошь в кармане, блоха на аркане?

— То вы лучше нас? — кричал в ответ Степка. — Почему Ивашка решает, кому идти, кому нет? Он Колымы в глаза не видел. У нас истинный колымец — Селиванка Харитонов.

Ругань перешла в ор, вот уже самые вздорные замахали руками, сильно пьяные повалились, кто держался покрепче, невзначай топтали их, потчуя друг друга кулаками. В стычку ввязывались новые люди. Вскоре у проездных ворот дрались до полусотни доброхотов. Сидельцы спешно закрывали лавки, промышленные и торговые, обступив дерущихся круговой стеной, азартно подначивали их.

Острог притих: десяти караульным справиться с разъяренной толпой было не по силам. Злорадно посматривал вниз и Михей Стадухин, хотя с иными служил, воевал, сидел в осадах. Слышал, что Ивашка Ерастов просил воеводу отпустить на Погычу, но о том, что челобитная принята к делу, что таможенному голове велено покупать у торговых чего в казне нет, узнал только сейчас от пьяных казаков. Кровь ударила в голову не от жары, от возмущения. Едва дождавшись смены, он оставил пищаль в караульне и побежал в съезжую избу, узнать все из первых рук.

— Да! Велел взять к делу! — неопределенно ответил письменный голова, отводя глаза. — С Власьевым идут на Колыму два десятка служилых и промышленных людей.

— Это же я привез весть о Колыме! Власьев дальше Яны не был, а на нее ходил сушей, Ивашка Ерастов сидел на Алазее в зимовье. Кабы не мой Семейка Дежнев… — в возмущении ругал казака и смутно наговаривал на него.

Письменный слушал молча, с усталым лицом и сонными глазами.

— Нынче на Погычу многие просятся. Всех отпустить — на Лене служить некому.

— Не может того быть, чтобы государь велел голь и пьянь слать на дальние службы, а справным казакам щупать мешки у торговых и промышленных, — злей и громче заспорил Стадухин, багровея от гнева.

— Справные с Васькой Власьевым смолят коч и шьют парус, — резче ответил письменный голова и отвернулся, показывая, что не желает говорить.

Михей рыкнул в бороду, не перекрестив лба, выскочил из съезжей избы, обругал кого-то в караульне, напустился на воротника, не ко времени запершего калитку, выскочил из острога, оглядывая берег разъяренными глазами, и увидел Арину с березовыми ведрами на коромысле. Стройная и статная, она шла к воде, привлекая взгляды промышленных и торговых людей. Любуясь женой со стороны, Михей обмяк, поправил шапку, саблю на боку, приосанился и степенно пошел к дому. «Своя изба, красивая ласковая жена, сын — что еще тебе надо, пес? — насмешливо корил себя и беса, подначивавшего бежать на край света, глядеть, где кончается Необходимый Камень. — Не о нынешнем ли счастье мечталось на Оймяконе?»

Вернулась жена с реки. Михей сидел с сыном на коленях, забавлялся. Арина метнула на него колкий взгляд:

— Опять глаза вымороженные, прости, Господи, — перекрестилась на образ в красном углу.

— Посиди-ка на стене, как ворон на колу! — буркнул Михей. — Иной раз смена тянется, что зима.