Первопроходцы

Примерно через месяц, когда прибыли из столицы правительственные уполномоченные, состоялся обмен ратификационными грамотами. Русская миссия во главе с Посьетом и Римским-Корсаковым съехала с корвета под пушечные залпы. Два рослых унтер-офицера несли увесистый ларец красного дерева с инкрустацией, в который был заключен ящичек сандалового дерева поменьше. Там лежала сама грамота в роскошном бархатном переплете с гербами и в парчовом футляре.

Из письма Бонна Андреевича к родителям узнаем, что любознательный моряк прошел верст десять по дороге, ведущей в глубь острова, в сторону Эдо. "Видел японское население, японскую жизнь в том виде, в каком она покуда еще везде в Японии без малейшей примеси чужеземного, какой она существовала сотни лет". Обронив такое замечание, он далее высказывает убежденность, что этот неизменный уклад японской жизни вряд ли останется таковым надолго.

Итак, Посьет с Римским-Корсаковым закрепили успех путятинской миссии в интересах добрососедских отношений между Россией я Японией. Вскоре после обмена ратификационными грамотами друзья расстались.

Дальнейшее плавание корвета оказалось злополучным. В Гонконге пополняли запасы продовольствия, в частности закупали свежий хлеб. Никто не ожидал несчастья, которое тут произошло. Вот что пишет об этом происшествии командир корвета: "Булочник-китаец подложил в хлеб мышьяку, и все отведавшие этого хлеба за завтраком были отравлены, в том числе и я, и бывшие со мной в Гонконге ревизор корвета, лейтенант Геннинг и мичман Бутаков. К счастью, порция яда была так велика, что припадки рвоты обнаружились прежде начала пищеварения и притом всем очень скоро подали медицинское пособие, так что не было ни одного смертного случая, а все отделались только более или менее продолжительным нездоровием".

Римский-Корсаков пытается объяснить в рапорте причины этой диверсии ненавистью китайцев к англичанам и тем, что подобная ненависть могла в равной мере переноситься на всех белых европейцев. Что ж, и такая версия могла выглядеть правдоподобной, хотя она не исключает и другого предположения. Несмотря на заключение мирного договора, отношения России с Англией оставались натянутыми. Не могли ли поэтому оказаться булочники-китайцы, поставлявшие русским морякам отравленный хлеб, лишь слепым орудием англичан, владевших Гонконгом?

А в Индийском океане среди членов экипажа вспыхнула эпидемия дизентерии. Римский-Корсаков, как это видно из его рапортов, принимал решительные меры, чтобы облегчить участь больных и приостановить распространение эпидемии. Поступки Воина Андреевича характеризуют его как чуткого, заботливого командира. На острове Маврикия в Порт-Луи он с помощью американского консула снял за городом, в здоровой местности помещение, где разместил для отдыха и лечения больных членов экипажа, привлек местного врача-француза. Но избежать надвигавшейся беды не удалось. 21 апреля 1857 года умер матрос первой статьи Гусевский. За первой смертью последовала вторая. Три десятка членов экипажа выбыли из строя.

Корвет продолжал свой путь, миновав мыс Доброй Надежды, пересекая Атлантику. Один за другим умирали от изнурительной болезни матросы. Лишь в середине сентября 1857 года "Оливуца" прибыл в Кронштадт. Ровно год продолжалось тяжелое плавание.

Встречен был Воин Андреевич высшим флотским начальством с почетом. Слишком очевидны были его заслуги перед Россией, флотом российским, личное мужество, проявленное в дальних плаваниях. На корвете побывал сам глава морского ведомства великий князь Константин.

Оказавшись в столице, Воин Андреевич первым делом заглянул в морской корпус, в стенах которого когда-то воспитывался. Теперь сюда был определен по семейной традиции его младший брат. В этом резвом мальчугане еще никто не мог предугадать будущего великого композитора, гордость русской музыкальной культуры. Пока что он с непосредственным любопытством расспрашивал старшего брата о дальних плаваниях и заморских странах.

Надежда Воина Андреевича сразу же попасть в Тихвин к родителям не оправдалась: пришлось сдавать корвет новому командиру, а самому вступать в командование фрегатом "Илья Муромец".

Только в ноябре 1857 года удалось вырваться в Тихвин, порадовать престарелого отца и мать диковинными подарками, рассказами. Мать, слушая сына, утирала набежавшую слезу и искала случая, чтобы заговорить о другом. Тридцать пять лет сыну. Сколько морщин прибавилось. Женился бы, порадовал внуками. Но лишь несколько дней провел моряк в родительском доме. Вернулся в Кронштадт и принялся за работу над очерками для "Морского сборника", начатыми еще на Дальнем Востоке, но не завершенными. Писал Воин Андреевич медленно, вдумчиво, заполнял листки бумаги мелким каллиграфическим почерком, безжалостно правил написанное, вычеркивал, переписывал. Завершалась история плавания по Татарскому проливу, Амурскому лиману, к берегам Камчатки, озаглавленная автором "Случаи и заметки на винтовой шхуне "Восток" (из воспоминаний командира)".