Первородный грех. Книга вторая

– Что еще за приятель?

– Сказать по правде, я этого малого почти не знаю. Он работает в консульстве США.

– И, как я полагаю, у тебя и самого полно долларов, чтобы покупать продукты на черном рынке?

– Конечно. Я ведь богат. – Он раскрыл складной нож, отрезал кусочек салями и с похожей на тигриный оскал ухмылкой протянул его Мерседес.

Ей чуть дурно не стало. Боль в желудке усилилась.

– Стыдно, – сказала она. – Стыдно все это есть, когда столько людей умирают с голоду.

– Да. Ужасно. Хочешь кусочек салями?

Мерседес возмущенно затрясла головой.

– Убери. Мне противно смотреть на это. – Она закатала рукава и принялась готовить яичницу.

Прислонившись к стене, американец жевал колбасу и наблюдал за ней.

– Надеюсь, стряпать ты умеешь, – проговорил он.

– Не беспокойся, умею, – проворчала она, почти жалея, что согласилась на его предложение. После двух лет постоянного голода вся эта роскошь казалась просто неприличной. Ей стоило немалых усилий подавить в себе чувство стыда.

Мерседес ощутила на себе его взгляд. Без сомнения, он рассчитывал, что, выпив и наевшись, она немного оттает. Что ж, придется его разочаровать. И, если набитый желудок станет подталкивать его после обеда к каким-нибудь мерзким поступкам, у нее хватит решимости урезонить его. Она его не боялась.

Он взял со стола бутылку вина и стал ее открывать.

– Стаканы есть?

– В буфете.

Он наполнил вином два стакана и один протянул ей. Вытерев о фартук руки, Мерседес взяла стакан и заглянула своему гостю в глаза.

– За Республику! – чокнувшись с ней, с некоторой иронией в голосе весело провозгласил он. – Может, в следующей войне она проявит больше умения.

Вино было терпким и густым. Мерседес сделала глоток и закрыла глаза, чувствуя, как бежит по пищеводу в желудок приятное тепло. Когда она открыла глаза, американец все еще продолжал смотреть на нее.

– Где твои родные, Мерседес?

– На севере. В Жероне.

– Тоже принимают участие в этой войне?

– Только мой отец.

– И чем он занимается?

– До войны был кузнецом, а теперь переделывает трактора и автомобили в броневики.

– А-а-а. Видел эти штуки. Придумано остроумно, но против немецких танков они малоэффективны.

– Делаем, что можем, – сухо сказала она.

– Да, конечно. А братья или сестры у тебя есть?

– Нет – Она почувствовала, как тепло разливается по всему телу, сделала еще один глоток и чуть заметно поморщилась. – Я забыла твое имя.

– Шон О'Киф.

– Ну и что привело тебя на эту войну аж из самой Западной Виргинии?

Его по-мужски красивое лицо озарилось обаятельной улыбкой.

– Молодость и горячность.

– Ты в каком батальоне воюешь?

– В батальоне Листера,[7] – с гордостью произнес он. Это было отборное войсковое подразделение, возглавляемое одним из наиболее удачливых и талантливых генералов-коммунистов. Мерседес холодно приподняла бровь.

– Впечатляет. Яичница будет готова через минуту. Не мог бы ты разложить на столе приборы?

Во время ужина они сидели друг напротив друга и ели, перебрасываясь лишь короткими фразами, – для пространной беседы они были слишком голодны. Горячая пища наполнила ее почти забытым ощущением сытости и внутреннего тепла. Яичница была просто чудесной. Она имела совершенно замечательный, волшебный вкус, показавшийся Мерседес абсолютно незнакомым, словно два голодных года стерли его из ее памяти. На десерт они отведали консервированных персиков со сгущенным молоком.

– Боже, хорошо-то как! – вздохнув, проговорил Шон О'Киф. – Первый раз по-настоящему наелся, с тех пор как попал сюда.

Он плеснул в их стаканы арманьяка, и они с расслабленно-объевшимся видом уставились друг на друга.

– Но ты мне так и не ответил. Что привело тебя на эту войну?

– То же, что и остальных. Приехал сражаться за свои убеждения.

– Ты коммунист?

– Скажем так – красный. Может быть, я не очень силен в теории, но большую роль сыграло воспитание, которое я получил. Оно-то и заложило фундамент моего мировоззрения.

– А я думала, в Америке все живут как короли. Он снисходительно улыбнулся.

– Надеюсь, ты слышала о Великой депрессии? Так вот, во времена этой депрессии я зарабатывал два доллара и пятьдесят центов в день. Добывал уголек. Это, должно быть, двадцать песет.

– Наши шахтеры получают и того меньше.

– Но мы и этих денег никогда не видели. – Он вытащил из кармана бумажник и, достав из него тоненькую круглую жестяную пластинку, положил ее перед Мерседес. Это был жетон с выдавленной на нем надписью: «УКГМ-25ц.»

– Это что, деньги?

– Деньги компании. Буквы означают: «Угледобывающая корпорация графства Минго». Один такой жетон я получал за час работы. И потратить его мог только в принадлежащем компании магазине, где цены были почти вдвое выше. Так что реальная цена этой жестянки центов пятнадцать, не больше. – Американец взял у нее из рук жетон и бережно, словно это была священная реликвия, вернул его в бумажник.

– Неужели такое происходит в Америке? – нахмурившись, удивленно спросила Мерседес.

Он раскурил сигару и, полуприкрыв глаза, на минуту задумался.