Первые

А потом ей сообщили письменное решение:

«Принять мадемуазель Суслову в числе студентов потому только, что эта первая попытка женщин будет последней, явится исключением и избавит комиссию от решения подобных вопросов в дальнейшем…».

«Нет, господа профессора, — думает Надя. — Плохо вы знаете нас, женщин. Мы из упрямого племени. Вы видели лица этих девушек, которые приходили ко мне сегодня? А их глаза? В них твердость и решимость. Эти девушки не отступятся от своей цели. Как и многие другие».

Обмакнув перо в чернильницу, Надя написала в дневнике: «Ох, как они ошибаются, мои седовласые и лысые коллеги! Они еще не знают нас, русских женщин! Я первая, но не последняя! За мною придут тысячи!»

ГЛАВА X

Снег, снег… Крупными хлопьями падает на землю, кружит метель. Совсем занесло село Волок, худые, кособокие крестьянские избы, плетни, дворы. Только барский дом на горе стоит, красуется, большой, двухэтажный, на двадцать две комнаты, с флигелями, пристройками, амбарами, оранжереями. Это имение богатого псковского помещика Луки Ивановича Кушелева.

На крыльцо легко взбежала девушка. Тонкие черты лица. Чуть припухлые яркие губы. Глаза большие, искрятся, брови вразлет.

— Как славно я покаталась на саночках, с горки съезжала, — говорит она матери, снимая шубку.

— Ну, вот и хорошо. Грейся. Скоро будем обедать.

Комната обставлена богато. Саксонский фарфор, серебро. Горят свечи в канделябрах. В печке уютно потрескивают дрова. Седоватая, но еще не старая женщина что-то вяжет, постукивая спицами.

— Барыня, там баба к вашей милости, — говорит, входя в комнату, горничная.

— Какая баба?

— С краю деревни живет, девочка у ней хворая.

— Пусть войдет.

Вошла крестьянка в лаптях, в сером зипуне. Повалилась в ноги.

— Матушка-барыня. Не оставь. Спаси ради Христа. Ребеночек захворал, погибает.

Женщина на коленях поползла к барыне, стараясь поцеловать ей ноги.

— Что ты, что ты, не надо. Иди домой, голубушка. Я приду, полечу, как смогу.

Все в деревне любят жену покойного помещика Кушелева, Наталью Егоровну, любят за добрый нрав, за то, что не гнушается зайти в мужицкую избу. А Кушелева, самую память о нем ненавидят. Лют был и на расправу скор. Редкий день из конюшни не слышно было стонов. Пороли за провинности и без провинностей. Не сдал вовремя недоимки — порка. Забрела телка в барскую усадьбу — порка. Узнает, что девушки без его ведома ходят в лес собирать ягоды — велит травить собаками. Не сумел быстро сдернуть шапку с головы при встрече с барином — сдаст в рекруты.

Первая жена Кушелева, не выдержав жестокости мужа, забрала троих дочерей и уехала совсем в Петербург. Однако на лето дети приезжали в Волок.

Кушелев взял к ним гувернантку, молодую девушку родом из Курляндии. Девушка была тихая, скромная. Но не боялась заступиться за крестьян — не раз отводила от них тяжелую руку барина.

Она вела хозяйство в имении. Знала медицинскую науку — была сестрой милосердия.

Кушелев предложил ей остаться в Волоке. Сначала она не соглашалась. Плакала. Потом покорилась.

Вскоре у нее от Кушелева родился сын, потом дочь. Наталья Егоровна растила детей и все печалилась — кто они, ее дети — незаконнорожденные. Не будет им признания в обществе, не достанется наследства. И будут они по свету мыкаться, как она, в горе и нужде.

А Лука Иванович лютовал по-прежнему, издевался над крепостными.

В одну темную осеннюю ночь с топорами и вилами двинулись крестьяне к барскому поместью. Сжечь усадьбу, убить окаянного тирана — а там хоть на каторгу, хуже не будет.

Первой их увидела Наталья Егоровна. Выскочила в сени. За подол держится девочка, глаза большущие, черные.

Наталья Егоровна упала на колени.

— Опомнитесь. Что вы делаете! Пожалейте детей своих. Посадят вас за решетку, сгноят в остроге.

— Нет больше нашей моченьки. Порешим ирода.

— Разойдитесь по домам. Я поговорю с барином. Послушайтесь меня. Так будет лучше.

Опустили крестьяне топоры. Потоптались на месте. Простая русская душа незлобива, отходчива. Может, так правда будет лучше. Пусть поговорит — не раз она выручала их.

Разошлись крестьяне по избам.

А за дверью стоит Лука Иванович белее мела. Губы трясутся. Знает он не один случай и в их губернии, когда мужики убивали помещика.

— Спасла ты меня. Век не забуду, — говорит он Наталье Егоровне.

Знал он горькие думы Натальи Егоровны о детях и решил сделать ее своей законной женой, тем более, что первая жена уже умерла.

К детям выписали учителей, воспитателей, учили их и музыке, и французскому, и немецкому.

Когда старшему сыну Александру исполнилось одиннадцать лет, а Лизе восемь, Лука Иванович умер.

Вскоре Александра отправили в Петербург учиться. Лиза осталась с матерью.

— Что задумалась, мама? Пойдем к этой женщине, — говорит Лиза. — Я с тобой пойду.

— Хорошо. Так ведь будем сначала обедать.

— Я не хочу. Пойдем скорей.

Они одеваются и выходят из дома.

— Прикажете запрячь лошадей? — спрашивает кучер.

— Нет, не надо, — говорит Наталья Егоровна.