Первые буревестники

«Вон знакомец старый – писарь из лесничества Пётр Чазов, строчит что-то в тетрадочку, очки запотевшие протирает. А рядом два его брата – Жора и Макся. Гена Пьянков, братья Вологдины, Скорынины, Гусев Митрий… Это парни ответственные, несуетливые, надежные, – Петр Егорыч оценивающе оглядывал компанию заговорщиков. – Или заводской шорник Федор Шилов, которого кличут диковинным прозвищем – Апостол. Всяко не за долгую гриву, что многие революционеры из форса ростят, подражая народовольцам, а за долгий ум и поведение примерное – ни вином, ни подлостью душу не поганит».

Очень удивился Петр Егорыч, когда однажды на лужайке увидал заводского инженера Николая Любимова и свою соседку-хохотушку Фросю Попову. Ему привычней было зреть их на сцене Очерского театра. «А тут-то что им надо? Вроде ни житьем, ни ликом не пролетарии, нужду отродясь не мыкали. Зачем им смуты да революции? Пой да пляши себе, каблуки оттаптывай! – думал лесничий. – Хотя уж если такие против царя идут, худы у Его Величества делишки».

– Ефросиньюшка, солнышко, брось баловство-то опасное, не женское это дело, не про тебя оно! – отведя в сторонку, увещевал девушку Петр Егорыч. – Это же не театр. Тут не помидорами тухлыми закидывают, а бомбами! И не понарошку, а всамделишно…

– Петр Егорович, вся наша жизнь – театр! – смеялась Ефросинья Захаровна. – Мы тут, как видите, персонажи все как есть положительные, а богатеи да их благородия мерзавцев представляют, хотя им и лицедействовать-то не надо. Только вы, никак не пойму, какую роль играете? Пора уж определяться – с народом вы или господами…

«Эх, доиграетесь вы, ребятки», – покачал головой Петр Егорыч – и как в воду глядел. Осенью 1906-го труппа Очерского народного театра, половина которой тайно состояла в социал-демократической партии, все-таки достукалась. Артисты решили обмануть исправника и поставить запрещенную властями пьесу Максима Горького «На дне». Но кто кого обмишурил, стало ясно по завершении спектакля – за кулисы как снег на голову нагрянула полиция и арестовала больше половины актеров. Прямо в гриме и театральных костюмах повезли их под усиленным конвоем на простых телегах в Оханскую тюрьму. Не дурачок был исправник – шельмец дошлый и соображулистый! Долго проворил он операцию по поимке революционеров, намылился разом накрыть всю организацию, поэтому, погасив в пышных усах усмешку, притворно завизировал нелегальную пьесу…

Но больше всех Петру Егорычу глянулась молодая учительница Леночка Пищалкина. Ведь совсем пигалица, голосишко тоненький, как у птенчика – прям под стать фамилии, а гляди-ко – верховодила всей компанией смутьянов! Ей бы, крохе такой, в куклы играться да в альбомчики стихи амурные записывать, а она лихо вертит в руках тяжелый солдатский револьвер и прокламации сочиняет. Знал Петр Егорыч, что в ее доме на Мызе – явка подпольщиков; слышал, как братья Леночки Николай да Иван, что в Питере учатся, когда на побывку приезжают, то в подарки не платочки да монпасейки ей привозят, а книги и газеты подзапретные. А мама Пищалкиной Надежда Александровна – с виду безобидная дамочка, на гороскопах да огородных грядках помешанная, в голбце вместо банок с вареньем гектограф держит и листовки множит! Да вот беда: знал об этом не только Петр Егорыч, но и другие, кому язык за зубами удержать – вовек не стерпеть. А может уж и сам исправник…

– Любезный Петр свет Егорович! Сходите, пожалуйста, на развилку, покараульте нас, пока я статью читаю! – скомандовала Леночка, и медведь-лесничий, коему и губернатор-то бы указывать поостерегся, сам не понял, как покорился этой вежливой крохотуле и послушно встал на часы.

Правду молвят люди: не суди человека по внешности – лучше в деле его оцени, в чем Петр Егорыч в очередной раз убедился, когда на одну из маевок пришел таинственный незнакомец – тощий как вяленая сорога, чернявый юноша. Представился псевдонимом – товарищ Андрей, но очерские девушки неконспиративно проговаривались, ласково называя его Яшей. Блестя стекляшками пенсне, он то и дело бросал взгляд на могучую фигуру Петра Егорыча. «Ишь ты, словно полымем жжет шарами-то», – усмехался лесничий и вслушивался в слегка картавую бойкую речь парня. Говорил он о воле, о братстве и равенстве, старался заразить своих слушателей революционным энтузиазмом. Вещал о партийной дисциплине, о тюрьмах и ссылках, о грядущих битвах не на живот, а насмерть. Но большинство ребят, услышав о вооруженной борьбе, куксились и сникали.

«А этот Яша-Андрюша зазеленить штаны не боится, на такие мелочи не отвлекается, – думал Петр Егорыч. – Сразу видно, что далеко пойдет, если не пристукнут жандармы. И, главное, готов зайти до самого края, вторгнуться в неведомое и немыслимое, решать вопросы, которые и сам Господь Бог разбирать робеет. Эх, горе тому, кто обманется незавидной внешностью этого товарища. Куда вам, до него, телки да тёлки очерские! Не собрать тебе тут, Яша, рекрутов в боевые дружины, ой, не собрать». Но Яков Михайлович Свердлов был не по годам умен и уже давно сам всё понял…