Первые дни империи

– Да, кого так зовут. Внутренняя болезнь. То есть внутри меня есть источник боли. Он не родился, спит? Это от нас зависит? Много теперь от нас. Теперь суставы не так быстро двигаются. Накопилась усталость. Ищет дорогу хлынуть. Понимаешь, чтоб выброситься. Вывалиться, сбежать. Мысль работает медленнее. Старость – что зимний день. Мои губы захватывают тишину. Так почему сердце слева. Вопрос, он и есть ответ. Я думаю, я скажу. Руль находится слева, а голова повыше. Левые за революцию. Сердце за революцию. Красные, кровь, рассвет. Или потом закат. Или потом рассветы. Старость – как смертная казнь. Не торопись пережить мою фразу. Просто над ней подумай. Просто не говорю. Старость – как снежный ком. Вот что точнее, вижу. Он уже докатился. Мне не пошевелиться. Белый, он белый ком. Дальше там что, тверди. Просто растаять должен. То есть, иначе, смерть? Усталость она как старость, обе есть снежный ком. Я лишь к тому, растают. Просто весны еще не было. Будет еще весна. Хочешь сказать, впервые. Можешь сказать вот так? Слово есть двигатель всякого дела. Всякая вещь есть дело. Если они не движутся от твоих слов, значит не твои слова им хозяева. Не они запустили. Сидеть в человеке как в девках. Прошла барабанная дробь, и Россия вошла в армию Наполеона 1, она дошла до Москвы, захватила в белых перчатках, но начался пожар, после пришла зима. Россия была разбита, Россия бежала прочь. Жуткие холода. Обморожения. Вечером у костров. Редко костры горят. Это она, Россия. Я выпила, я с ним ныла. Зашел к нам один мужчина. Он выпил и закусил. Ко мне подошел, "позвольте", мне руку поцеловал. Потом угостил меня выпивкой в обеденный перерыв. Смеялась негромко я. Рассказывал о себе. Сначала у меня были маленькие ножки, ручки, туловище и большая голова. Четыре части росли. Конечно, половые органы, находясь в одном ряду с головой, я бы сказал, напротив, не могут не быть не связаны. Не могут иногда, ну раз в день, не смотреть друг на друга. Так устроен мужчина.

Сказал Варужан слова и выпил стакан ликёра.

– Видишь ли, они глядят друг на друга. Одна голова встает, другая в нее глядится.

– Как женщина смотрит в зеркало?

– Начальство на подчиненного, они ролями меняются, – сказав, Варужан задумался. – Или как бог в человека, тот же в него.

– Который же есть из них? – тут я не поняла.

Исследованию этого вопроса я и посвятила остаток вечера и ночь. Нет, ну мужчина мой тоже исследовал данный вопрос. И бог и человек ласкали меня всю ночь. Мы трахались в моей комнате

– Послушай, – говорила ему утром, показывая ему на пах. – Этот твой парень как-то глубже и основательней. Он не болтает, а делает.

– После болтается, как висельник, – и Варужан усмехнулся.

– Но как-то он больше бог. …И создал господь человека по своему образу и подобию, – вспомнила я слова. Возможно, я залетела. Уставилась на него.

– Так где ты знакома с ним? Ты женщина и глупа.

– А как же авто и прочее?

* * *

Страсти разыграны. Варужан едет в автобусе. В нем ему хорошо. Просто в пустом пространстве. Там, где вокруг, темно. Он туда еще смотрит. Я человек, я еду, но я не двигаюсь, двигается пейзаж. Я здесь сижу и не двигаюсь. Он поднимает вверх руки, роняя их на колени. Женщина в красных обтягивающих ее жопу штанах (штаны облегают ее, как кожица перезрелую грушу). Теперь бы решить со временем. Пейзаж чтобы двигался. Он заметил ее грушу тогда, когда они стояли на пустыре. В автобусе потемнело. Он достал грушу из сумки и протянул ее женщине.

– Что это? Для чего? – женщина говорила по телефону до этого, она стояла рядом с людьми, но говорила не с ними. Вот что есть телефон. Что же он? Что такое? А значит, тело вдвойне здесь. Оно как бы без присмотра. Оно подает сигналы.

– Я вас угощаю ею, – он приближает фрукт к губам женщины. Женщина ест его. Сок течет по губам. Оба его не видят.

– Мы же не видим сок? – он слизывает с нее сок. – Теперь угощай сама.

В окно полетел огрызок.

– Темно, я тогда привстану.