Первые дни империи

Проходящий мимо мужчина. По мобильному или мне? Если мне, то назвал бы номер. Если номера нет – не мне. Может быть, я неправильно мыслю? Или мыслим неправильно. Подожду, посмотрю, попробую. На занятия не успею, но ведь я не учусь давно. Так куда же тогда я еду. Может быть, я работаю… Только где? Ничего не помню. Я работаю и встречаюсь? Ничего не знакомо мне. Узнавания тонкая пленка, закрывающая глаза. Ну, рожденным вчера щенкам. Ну, а тем, кто открыл глаза? Глаз глядит напрямую в звезды. И на стальном луче, протянутом между ними, болтаются машины, дома, люди. И нити между ними все рвутся. Дела, отношения, девушки. Так рвутся забавно нити. А люди висят и машины болтаются. Дома болтаются тоже. И прочее, и другое. Съезжает все вниз, к глазам. И давит и давит их. Туда, прямо в них, проваливается. Туда, прямо в них, сюда». Трогает себя за глаза. Никто к нему не подходит. «Никто к тебе не подходит. Тебе нужно их подбрасывать. Или освободить нить. Освободить от глаза. Чтобы все съехали вниз. Больно и тяжело. Какой-то мужик идет. У вас сигаретки не будет?»

– У вас сигаретки не будет?

– Не будет. Я не курю.

«Спина, а тогда лицо. До этого было тихо». Потом только мысль идет. Кавычки мои убираются. Границы сливаются. Кавычек уже не будет. Зачем и зачем, почему. Наверное, Юра Трифонов. Куря, сквозь очки смотрел. И думал, наверное, думал. Про сталинские времена. Они казались своими, какими бы ни были. Привет, как дела? А ты? Привет, как дела, я в норме. Привет, как дела, я тоже. Здесь опыты все твои. Ты что будешь делать с ними? Привет, как дела, с моими? Не знаю еще, а ты? Работаешь или не учишься. Поешь и танцуешь диско. Увидимся. Дым, только дым. Он переходит дорогу. Они за тобой остались. Они меня не волнуют. Он переходит дорогу. Стоит и стоит за ней. На той стороне ее люди. Он машет живым рукой. Они ничего не видят, а только родную сторону. Стоит и машет живым. Они к нему приближаются. Он видит над собою их лица, они склоняются над ним, после чего начинают стремительно влетать ему в голову. Она их затягивает. Они делают круг в его голове, после чего покидают ее. Захватывая с собой солнце, цепляя клювами землю. Последняя птица уносит с собой последнюю каплю света: она выпивает ее. Он приходит в себя в больнице. Больница глядит на него. Белая тишина. И ему непривычно. Он только сейчас родился. Мальчик, родился мальчик. Кто у меня родился? Мальчик у вас родился. Вы слабы еще слишком. Дайте скорей его. Чьи-то руки поднимают его и несут. Он видит женщину. Она его мать. Мать прикладывает его к груди. Варужан пьет ее молоко. Мать с Варужаном сливается. Он есть уже сын для нее. Она для него есть мама. Он вырастет и уйдет. Я ухожу от матери. Мать терпеливо ждет. Сын ее вырос все же. Мать и сын подросли. Кто-то из них не умер. Не положено было. Мама ложится в сына. Похороны ее. Смерть, и ложится в сына. Погрузилась в меня. Поменялись местами – я был сначала в ней. Снова ем свою маму. Мама теперь во мне. Разлагается нежно, впитываясь в меня. Черви мои есть мысли. Кушаю ими маму. Мама моя вкусна – по желудку, по сердцу…

* * *

Колеса бульдозера забуксовали в грязи. Комья земли, тяжелые. Слипшиеся, есть грязь. Правда, как грязь, тяжелая. Матери сорок лет. Мать улыбается. Мать в подъезде с соседкой. Говорит и уходит. Лук не совсем брала. Мама лежит в гробу. Мать умерла и высохла. Ей теперь – вне и внутрь. Мама лежит в гробу. А до этого дышит – из себя и в себя (воздуху следует член). Мама мне говорит:

– Дочка, ты с кем встречаешься? Он из хороших, нет? Приведи, познакомимся.

Привела, познакомились. Открывается дверь. Вваливаюсь с Андре.

– Здравствуйте, как дела?

Ниже пояса смотрит. Мама надела юбку, выше колен она, ляхи разинуты. Сели за стол, едим.

– Может, еще вина?

Выпили и расслабились. Потекли, полетели. Мама, блин, потекла, похотливая сука.

– Дочка моя вам нравится?

В общем, с ней переспал. Нет, не при мне – почти. Я возвратилась раньше. Семенем пахнет в комнате, потом и ласками.

– Дочка вернулась, да? – а лицо раскраснелось, а пизда течет семенем, вытекает на трусики. – А Андре уже здесь. Раньше тебя пришел.

Ничего не сказала. Мне не жалко, пусть тычутся. Пусть мой парень исследует пещеру, из которой я вышла к нему. Может, там есть сокровища, по-любому там есть, не одна только я, пусть ебет мою маму, пусть втекает в нее. Я вышла оттуда, куда мой парень зашел. Я сюда, он туда. Все как положено. Я приготовила чай, сели за стол и выпили.

– Ты замечательно выглядишь.

– Да и ты огурцом, – улыбаюсь глазами. Затем беру в руки книгу, открываю ее и читаю.

– Она открывает меня и читает. Я пишу прямо в ней. Изнутри я записываю. Вот такие слова. Все внутри, если пули. Мои слова образуют в любом месте влагалище, поначалу есть кровь, это девственность просто. Поначалу ведь больно. После вхожу уже спокойно в вагины, рожденные словом.