Первые гадости

Файервундербарман ходил за ней неотступно и помогал интернациональному отряду строить железную дорогу задаром, пока от немецкого усердия не положил рельс на ногу Победы. Тогда она вернулась раньше срока в Москву на костылях и забыла Файервундербармана, как первый сон, обнаружив в почтовом ящике письмо Аркадия, которое ее очень тронуло, и письмо Трофиму с комсомольской стройки, которое ей было до лампочки. А вот Трофим проревел над ним до полуночи, разбирая через слово каракули любимой подруги…

Так получилось, что первым совершил добровольный исход из Москвы в Куросмыслов пэжэ города Донецка — Семен Митрофанович Четвертованный, сам признавший себя косвенно виновным в растлении дочери другими.

Когда-то, еще до почетного звания, Семен строил электрические каскады по стране и даже руководил людьми в буквальном смысле: то есть показывал руками, куда идти, и говорил языком, что там делать, С годами стал он слабеть головой, открыто, впрочем, признавая, что давно уже судит-рядит обо всем спинным костным мозгом. Те, кто еще пользовался содержимым черепной коробки, низвели ослабевшего Митрофаныча до простого монтажника Но и в простых монтажниках он продолжал говорить и делать очевидные умопомрачительные слова и поступки, и, помня его прошлые заслуги в деле электрификации всей страны, Семена Митрофановича по профессиональной болезни отправили до срока на пенсию.

Дома он заскучал и от скуки стал гостеприимен, как монастырь, беззаботен, как пионер, и за компанию рад был бы удавиться. Но жене не нравились вечно торчавшие посреди комнаты полупьяные гости, случайно собранные и подобранные на улице. Поэтому она убеждала Семена, что его «постылые друзья» зажимают ее в коридоре, и звала в свидетели Сени, которая жаловалась, что и ее тискают в угоду матери. Семен одним костным мозгом проблему: верить-не верить? — не разрешил, но гостей прогнал, а чтобы успокоить совесть, лишенную разума, стал приставать в коридоре к подругам жены, после чего также никогда их больше не видел в доме.

И жизнь на пенсии заела его бессмысленностью и одиночеством. Семен выходил на улицу, залезал на фонарный столб и сидел обезьянкой, тоскуя и бормоча что-то прохожим о пользе электричества, пока его не снимала милиция, посулив снизу забавную бирюльку. Тогда чувствуя нутром, как жизнь кончается, а для бессмертия сделан шиш с маслом, он решил уйти на природу и, ведя природночудаковатый образ существования, прослыть новым пророком в отечестве, пускай даже посмертно. Правда, внешне-внутренний вид пророка в отечестве требовал поменять блага цивилизации на вериги, хламиду, непокрытую голову и питаться черт-те чем и черт-те как. Причем обмен был совершенно невыгоден обладателю благ цивилизации. Но костоумный Семен Митрофанович просто решил эту дилемму, вырыв полуземлянку с таким расчетом, что поблизости оказался лес, оказалась любимая высоковольтная линия и оказалась Наро-фоминская свалка. В лесу он сближался с природой, под высоковольтной линией заряжался электричеством, а на свалке кормился-поился и обувался-одевался. Обустроив нехитрую жизнь изгоя, Семен Митрофанович забрался в скит и несколько месяцев размышлял, что бы ему эдакое проповедовать. «Разумеется то, — в конце концов подумал Семен, — что я знаю наверняка». В лесу он надрал крапивы, которую наверняка узнал среди прочих трав, и очень скоро так полюбил ее, что даже зад стал подтирать крапивными листьями.

Шоферам помоечных машин, собиравшимся глазеть на процедуру подтирки, он говорил:

— Трение живого о живое создает животное электричество, способное поразить любой недуг в организме, в данном случае геморрой, запор и понос.

— Ну дает дед! — изумлялись шоферы.

Заручившись первыми зрителями, Семен стал развивать теорию и множить практику, выходя и на гастроли в разные места свалки. Заповедь № 2, сочиненная после обеда, гласила, что очень полезно облизывать себя языком на всех доступных языку участках тела, так как трение языка о кожу создает лечебную физиологическую энергию. Энергия же, собранная силой воли в пучок молний и направленная на очаг болезни, лечит изнутри без хирургического ножа и клизмы.

— А друг о дружку тереться полезно или заразно? — спрашивали шоферы.

— Если у друга положительный заряд, а у дружки — отрицательный, то трением, внутри произведенным, рождаете новую жизнь, — учил Семен мимоходом.

Он говорил, что сам абсолютно здоров и энергии, которую он накопил почесыванием и облизыванием, не с чем бороться в собственном организме. Слова он подтверждал опытом: тер ладонь о ладонь, пятку о пятку и действительно зажигал в губах какую-то лампочку, работавшую на неиспользованной энергии.

— Да ты сожрал батарейку с проводами и теперь морочишь нам голову! — скалились шоферы.

Семен презрительно выплевывал лампочку на свалку, находил в отбросах перегоревшую и все равно зажигал.

— А язык покажи, — требовали шоферы. — А под языком… А за щекой?.. Ну ты фокусник!