Первые радости (Трилогия - 1)

Сопоставляя эти авторские намерения с произведениями, опубликованными много позже, легко обнаружить прежде всего устойчивость ряда образных мотивов первоначального замысла. Эта устойчивость настолько велика, что по описаниям в давней газетной заметке мы без труда узнаем романы "Первые радости" и "Необыкновенное лето", с их действием соответственно в 1910 и 1919 годах в губернском центре, почти с той же расстановкой основных действующих лиц, схемой судьбы главной героини, узнаем персонажей, которые получили теперь имена - Аночка Парабукина, Кирилл Извеков, Цветухин, Пастухов, Рагозин, Мешков... Даже предполагавшаяся заключительная часть, действие которой должно было происходить через пятнадцать лет не только в провинциальном городе, но и в Ленинграде, так сказать, далекий пред-"Костер", как и нынешний роман "Костер", тоже должна была дать "синтез... человеческих судеб", показать, как "путь замечательной актрисы по-новому пересекается с жизнью выдающегося большевика, со старым актером и былым провинциальным драматургом"...

Вместе с тем ранняя авторская "программа" будущей книги хорошо оттеняет многие последующие отклонения от замысла и принципиальные перемены в его основе.

На свет появился не "роман нравов" в трех частях, а фундаментальная нравственно-историческая эпопея. Так, думается, вернее всего определить ее жанр. Значительная подверженность замысла романтической красочности, фабульной эффектности ("Баталии перемежаются с театральными представлениями..." и т.п.) явно отступила в трилогии перед строгим и неторопливым реалистическим письмом. Коллизия "искусство и жизнь" стала лишь одним из мотивов широкого изображения людских судеб и событий.

Что же вызвало эти далеко идущие перемены?

Авторское свидетельство об этом содержится в известной статье "По поводу дилогии" (1949), где подробно переданы сами обстоятельства возникновения и творческая история замысла романов "Первые радости" и "Необыкновенное лето".

Зимой 1936 года К.Федин ездил в Минск, и виды совершенно незнакомого большого заснеженного города (в котором существовали "как бы два города в одном: кварталы новых громадных зданий... перемежались с деревянными домиками старинных улиц") произвели на писателя сильное впечатление. "Тогда, на этих улицах, я очень сильно ощутил, как наша новая действительность проникает в старую ткань прошлого... Я сделал тогда записи к будущему большому роману, - рассказывает писатель, - который представлялся мне романом об искусстве, скорее всего - о театральном искусстве, вероятно - о женщине-актрисе, о ее развитии с детских лет до славы и признания...

Но пришла война. Роман был отодвинут. Неслыханные события пересмотрены сознанием, обогащенным великим историческим опытом..."

Таким образом, решающее значение в пересмотре замысла будущей трилогии имел опыт войны народов против фашизма. Эта война поставила в повестку дня самые коренные и первостепенные вопросы - судьбы нации, государства, человечества. Пережив то, что с собой принесла и что показала Великая Отечественная война, нельзя уже было мыслить и писать по-прежнему. Именно в переломном 1943 году Федин "увидел весь роман иными глазами". Именно тогда предполагавшийся "роман нравов" из жизни людей искусства начал превращаться в романический цикл с повествованием, близким к эпическому, при котором многие сюжетные "узлы" воссоздают важнейшие коллизии эпохи, а повороты в судьбах персонажей нередко определяются поворотами в судьбе народной.

Отличия жанровых устремлений в трилогии от того, что обычно называют "роман нравов", писатель подчеркивал неоднократно. В связи с завершающей ее книгой (где жизненные впечатления периода войны объективируются уже непосредственно) он писал в "Автобиографии" (1957): "Действие нового романа, названного мной "Костер", развивается во вторую половину 1941 года... Постоянное мое стремление найти образ времени и включить время в повествование на равных и даже предпочтительных правах с героями повести это стремление выступает в моем нынешнем замысле настойчивее, чем раньше. Другими словами, я смотрю на свою трилогию как на произведение историческое".

Историзм взгляда предполагает способность художника постигать "связь времен", рассматривать настоящее как результат прошедшего и намек на будущее - по выражению Белинского. Очевидно, что произведение, претендующее на подлинный историзм, должно не просто обращаться к историческому материалу, а содержать художественный анализ опыта прошлого именно с точки зрения "связи эпох", показывая, как сопрягаются человеческие судьбы с ходом времени. Этим и отличается реалистическая проза от той ложноисторической беллетристики, которая берет на прокат из музейных арсеналов костюмы и имена действующих лиц, пользуясь ими лишь для литературного маскарада.