Первые радости (Трилогия - 1)

Оба героя в этой сцене выступают подчас во всеоружии эстетических аргументов. Однако роман, конечно, не теоретический трактат, - хотя тема искусства одна из важнейших в трилогии. Следя за беспорядочным спором, за словесным турниром двух незаурядных художников, улавливаешь чувством, а позже можешь и точно рассудить по сочетанию изобразительных средств и поворотам событий, каким взглядам и позициям героев писатель отдает предпочтение, а какие развенчивает или отвергает. Пастухову "достается" за многое, и прежде всего - за общественный нейтрализм, нотки которого читатель начинает улавливать уже в этом ключевом для развития романа застольном споре. Тут Федину-писателю, как выявится в дальнейшем, безусловно, симпатичней гражданский темперамент Цветухина, его "жар семинариста", его старания поставить искусство на службу жизни. Ведь в конце концов воистину по всем статьям окажется, что не зря "Художественный театр на Хитров рынок ездил". И, однако, при всем том устами Пастухова высказаны и некоторые заветные убеждения Федина-художника.

"Бог искусства - воображение" и "Фантазия - плод наблюдений" - это не только два как будто бы взаимоисключающих, а на самом деле взаимодополняющих афоризма Пастухова, но и две основы понимания проблем самим Фединым.

Согласие с подобными суждениями Пастухова романист обозначает, помимо контекста произведения, и тем, что придает им подчас как бы автобиографическую окраску, запечатлевая в них нелегко давшиеся итоги собственных исканий, и даже прямо используя отдельные формулировки из своей переписки с А.М.Горьким тех лет, когда молодой Федин много размышлял о "специфическом" в искусстве, о природе художественной фантазии и т.п.

Особенно показательна в этом отношении заключительная реплика Пастухова в споре: "Пыль впечатлений слежалась в камень. Художнику кажется, что он волен высечь из камня то, что хочет. Он высекает только жизнь. Фантазия - это плод наблюдений". Достаточно сравнить эти слова Пастухова со следующим местом из "Автобиографии" (1957) К.Федина: "Я думал, что между отражением в литературе действительности и "чистым вымыслом", фантазией писателя существует коллизия. На самом деле такой коллизии в искусстве реалиста нет. Горький очень точно писал мне в одном из писем, что черты героя, встреченные в тысячах людей, - "пыль впечатлений", слежавшаяся в камень, превращается художником в то, что я называл "чистым вымыслом".

...Умозрительно понять это, - заключает Федин, - может быть, совсем несложно. Но ухватить чувственно, писательским опытом - как в произведении сделать органичным образ, возникающий из наблюдений реальной жизни, - это было трудно".

Вылепливая фигуру одного из главных персонажей первого романа трилогии, Федин как бы провожал взглядом эстетические противоречия и блуждания своей писательской молодости.

В 29-й главе романа "Первые радости" широко раскрывается "тема" Льва Толстого, чрезвычайно важная для трилогии Федина. Так или иначе она проходит через все романы. Переживания Пастухова, связанные с последним подвигом Льва Толстого - его уходом из Ясной Поляны, - и изображенное по контрасту с величественной смертью писателя суетливое, неблаговидное поведение Пастухова в деле о подпольной типографии - лишь один из художественных способов воплощения этой темы. Можно назвать и другие: например, многочисленные споры и размышления героев "Первых радостей" и "Необыкновенного лета" о месте искусства и художника в жизни, при которых порой невольно как бы встает образ Толстого; или, скажем, посещение Пастуховым яснополянской усадьбы и могилы Льва Толстого в "Костре".

Известно, что в прозе и драматургии существуют косвенные пути создания персонажа, когда он сам ни разу не появляется на "сцене". Лев Толстой в трилогии Федина - именно такой персонаж, материализованный многими и разными средствами художественной изобразительности.

Вот он глядит на Пастухова с газетных страниц, крикливо сообщающих последнюю сенсацию об "уходе" Л.Толстого - "большеголовый старик... с пронзающе-светлым взглядом из-под бровей и в раскосмаченных редких прядях волос на темени. Старик думал и слегка сердился. Удивительны были морщины взлетающего над бровями лба, - словно по большому полю с трудом протянул кто-то борозду за бороздой. Седина была чистой, как пена моря, и в пене моря спокойно светилось лицо земли - Человек".

В воображении Пастухова не раз (особенно на страницах "Костра") осязаемо возникает образ Толстого. То - за рабочим столом, - даже слышалось, как вспискнуло перо, легко и порывисто двигавшееся по листу бумаги, то на лесной дороге к Ясной Поляне. В важные и поворотные для судьбы Пастухова минуты "тень" великого старца является ему.