Первые шаги

— Всех и всегда обманываешь, подлюга! — пьяно причитал он. — Кирюху позоришь, меня обманула — считал тебя чистой. Наталья всем звонит о твоей скромности, а ты к мужикам ночевать бегаешь, подлая!.. Будешь моей рано или поздно, а потом своими руками убью! — грозил он Аксюте.

Только на рассвете Павел опомнился, кое-как привел себя в порядок, погасил лампу и вышел на улицу. Голодные рысаки понеслись по пустынным еще улицам. На следующий день купец Павел Мурашев со своей семьей покинул Акмолинск.

Глава тридцать шестая

1

— Плохо одно, Клим! Грамотных-то среди нас больно мало, — говорил Егор, подгоняя свою гнедуху. — Один только Андрей кое-как читает да пишет, а остальные — все неграмотные. Пока Палыч был, так это мало примечали: все он объяснял и Кирюшку обучил… Но, заснула! — прикрикнул он на лошадь и продолжал: — Получили мы листовки, Андрей привез из города, прочитал он нам их по тайности, а, пожалуй, понять-то и не все поняли, да и он много объяснить не может. К примеру, так сказать: царя скинем, комитеты народные будут править, землю у казны заберем — хорошо! Ну, а дальше как? У меня одна лошадь, а у Сеньки, в батраках у Нехотиных живет, — ни одной нету, у хозяина же его — шесть. Земля-то у всех будет, да сеять-то не все поровну сумеем; вот опять богаты и бедны будут…

Глубокий снег, почти выровнявший холмистую местность, под первыми горячими лучами весеннего солнца местами осел, покрылся тонкой ноздреватой пленкой, слепящей глаза мириадами крошечных алмазов. Слабо наезженный дорожный наст под ногами лошади часто проваливался. Гнедуха шагала неторопливо, зигзагами, сама выбирая себе лучший путь.

Но возчик и седок так увлеклись разговорами, что не замечали проделок гнедухи и резкого блеска снега. Лаптев, опустив вожжи, повернулся лицом к слесарю и, с трудом развивая свою мысль, требовательно глядел на него. Григорий, слушая, глубоко задумался и не поднимал опущенных глаз.

Слесаря радовало, что такие крестьяне, как Егор и остальные товарищи Палыча, уже считают необходимым свержение царя и даже ломают головы над устройством справедливой жизни после революции. Вопросы Лаптева заинтересовали его глубоко, но сколько он ни думал, подходящего ответа не находилось.

«Других послали учить, а я сам еще очень мало знаю, — мелькали обидные мысли. — Небось „наш товарищ“ сразу бы ответил…»

— Главное сейчас, Егор, чтобы все крестьяне поняли, за кого стоит царская власть, — заговорил он, когда Егор замолк. — А станут управлять советы рабочих депутатов, какие были в тысяча девятьсот пятом году, да крестьянские комитеты, так разрешат и те вопросы, что беспокоят тебя. Потом не забывай: Ильич и партия большевиков готовят тружеников к победе над богачами, они же поведут народ и дальше… — с большей уверенностью продолжал Потапов, стараясь подобрать самые понятные слова. — Вот взять сейчас вас к примеру: работаете вы сколько лет втроем вместе, и получается, будто у каждого из вас по три лошади: и сеете вы вовремя, и убираете. Добавь вам земли — и с той бы управились, верно?

— Верно. Ну и…

— Так, может быть, и не только троим можно будет вместе работать. Вон лобогрейка и сеялка у вас на шестерых хозяев, да еще многим помогаете…

Егор, задумавшись, помолчал, потом спросил:

— А богачи как?

— А у них лишнее заберем для общей пользы, — ответил Григорий. Это ему казалось ясным.

— Ну, ты! Совсем стала, — вдруг бодро закричал Лаптев на лошадь. Над тем, что сказал ему слесарь, еще нужно было поразмыслить, но он уже почувствовал в его словах правду, прояснившую вопросы, над которыми они с Родионом и Матвеем давно голову ломают.

Вдали показался оседлый казахский аул.

«Вот всем аулом вместе сеют, и как еще добре получается», — подумал Егор.

В ауле теперь постоянно жило двадцать семей. Возле двориков виднелись полузанесенные снегом стожки сена, с одной стороны глубоко вытеребленные. Из труб поднимались прямые столбики дыма — погода была тихая, безветренная.

Гнедуха сама свернула к двору Мамеда — не первый раз ей приходилось привозить сюда своего хозяина. Две собачонки с громким лаем выскочили из ворот, но, признав лошадь, завиляли хвостами. Услышав лай, вышел Мамед в накинутом на плечи чекмене.

— А, Егор приехал! — обрадовался он и открыл ворота.

Егор въехал на широкий двор. С обеих сторон двора стояли две саманные мазанки; в одной из них жили родители Мамеда и Шолпан, а другой — Мамед с молодой женой. Его тесть, тоже бедняк, отдал дочь Мамеду, взяв за нее только одну корову, но попросил зятя сделать ему избу. Второй год родители Балжан жили в оседлом ауле «мамедовцев», так называли себя все жители аула.

— Мамед, это наш товарищ! — сказал Егор, соскочив с саней и показывая на Григория, постукивавшего нога об ногу.

— Здравствуй! Гость дорогой будешь, — говорил Мамед, пожимая Григорию руку, по казахскому обычаю, обеими руками. — Изба айда, замерз!

Из мазанки, с левой стороны, вышел старый Джаксыбай. Он радушно поздоровался с приезжими и повел их к себе. Мамед, поставив гнедуху к сену, пошел вслед за ними.