Первые шаги

В очаге с прямой трубой, проходившей в немазанный потолок из лозняка, под широким котлом горел ярким пламенем курай. Старая Ирысжан, мать Мамеда, присевши на корточки, помешивала что-то в котле большим деревянным половником; Шолпан сидела на полу, застланном серой кошмой, и шила, позванивая при каждом движении серебряными украшениями на косах.

При входе гостей Ирысжан поправила свой жаулук, а Шолпан, бросив шить, быстро разостлала сверх кошмы, поближе к очагу, одеяло и, улыбнувшись Егору, убежала из избы.

Скоро гости и хозяева пили горячий, крепкий чай с баурсаками. Женщины готовили лапшу. Проворно раскатывая на круглом низком столике тесто, они с интересом прислушивались к разговору мужчин.

— Весной больше будем сеять. Плугом пахать хорошо, семена есть, людей много стало, — говорил Мамед. Джаксыбай одобрительно кивал головой.

После того как был съеден бесбармак, Мамед пригласил гостей к себе в дом, а его жена Балжан, по знаку мужа, осталась у свекра. Мамед понял, что, наверное, секретный разговор будет.

На другой день со двора выехали две запряжки. Егор поехал обратно в Родионовку, а Григорий и Мамед — в зимовье куандыкцев. Их провожала вся семья Мамеда. Ясноглазая Шолпан вилась возле брата. От снохи она узнала, куда едут Мамед с гостем.

— Бостану привет от тебя передать? — шепнул ей Мамед.

Шолпан, покраснев, ничего не ответила, но глаза ее говорили, что против привета куандыкцу она вовсе не возражает.

Бостан уже несколько раз приезжал в аул, и шапочка Шолпан была украшена перьями филина. Хороший жигит, хороший охотник Бостан!

…Дорогой Григорию не пришлось говорить с Мамедом, хотя незнание казахского языка и не мешало ему — Мамед теперь хорошо говорил по-русски. Помехой являлся способ езды.

Небольшие санки цеплялись длинными вожжами к оседланной лошади, и возчик правил, сидя верхом в седле, а пассажир, далеко от него, полулежал на мотавшихся из стороны в сторону санках. В аулах, где они останавливались на ночлег, с хозяевами говорил Мамед на родном языке. Потапову оставалось только прислушиваться к непонятной для него речи. Он твердо решил как можно скорее научиться казахскому языку. Некоторые слова уже запомнил: когда Мамед говорил «уста», он знал, что разговор идет о нем.

До зимовья Бостана с Сатаем добрались за четверо суток. Мокотин Трофим был у своих друзей. Выслушав Мамеда, он обернулся к Григорию.

— Руку, уста! — сказал он, смеясь. — Теперь так тебя будут звать по всем нашим степям. Любая кличка здесь прирастает накрепко к человеку, становится известна всем.

Жамиля, жена Сатая, уже хлопотала у котла, готовя кушанье для гостей. Сатай разговаривал с Мамедом, а Бостан черными как уголь глазами бесцеремонно разглядывал Григория.

«На Акшаша походит, только голова кудрявая, и белых волос совсем нет, глаза серые, острые», — думал он И неожиданно громко сказал:

— Откыркуз.

Все оглянулись на него, а Трофим звучно захохотал.

— Ай, Бостан! Ну и мастер ты клички придумывать! Знаешь, как он тебя назвал? «Острый глаз». Честное слово, хорошо! — смеясь, сказал Мокотин Григорию.

— Будем звать его «откыркуз». «Уста» — плохо, пристав догадается, — говорил уже серьезно Трофим. — А так лучше: пусть-ка господин Нехорошко догадается, кто это остроглазый.

— Лестная и удобная кличка! — отозвался Григорий, доброжелательно глядя на молодого казаха.

— А Акшаш больше нет? — спросил его Бостан, осмелевший от общих одобрений.

— Он скоро уедет. Я вместо него буду работать в той же мастерской. Ко мне будешь приезжать. По-русски говоришь, а там и я ваш язык выучу, — ответил ему Григорий.

Жамиля принесла таз и кувшин с водой — мыть руки, мясо сварилось. Окончив обед, Мамед с хозяином ушли к друзьям. Жамиля пошла во двор убирать скотину, гостей оставили наедине.

Трофим жадно слушал рассказ Григория о новостях в России, о работе подпольщиков в Петропавловске, Акмолинске, Родионовке… Потом сам рассказывал о казахах.

— Я еще до ссылки хорошо знал жителей степей. Они, бедняги, во многом настоящие дети: простодушные, искренние, гостеприимные. Сделай им добро — век не забудут, а вот зло легко исчезает из их памяти. Плохо то, что сознание сковано родовыми обычаями. Бай для большинства из них — старший родич, глава рода. А этот «родич» дерет с них три шкуры, не стесняется, — с живостью говорил казак. — И все же беднота начинает понимать свои интересы, — продолжал он убежденно. — Первые помощники революционеров среди них — это акыны, джерши. Акыны сами сочиняют свои песни. Есть один акын, Джамбулом зовут, — его по степям хорошо знают. Он уже стар, сам вырос в батраках, — хорошие песни складывает, их потом разносят по всем аулам, и песни многих заставляют понимать, что баи — их враги, а не родичи.

Мамед — джерши, он поет песни, сложенные его отцом, старым Джаксыбаем, кое-что добавляя от себя. Киргизы любят петь и слушать песни… Думаю, что и сегодня Мамеда заставят петь, я тебе переведу слова, и ты своими глазами увидишь действие песни на слушателей…