Первые шаги

Медицинской помощи нет. Один фельдшер с радиусом разъезда на 70 верст, да и тот морфинист, которому нельзя доверить больного…»

Однако его рапорт не подействовал ни на кого. Положение не изменялось — год от года богатели заводчики, вымирали от каторжного труда и недоедания рабочие.

Лишь в 1901 году шахтеры Караганды, и русские и казахи, впервые забастовали.

Забастовка подготовлялась долго и тщательно, но участники забастовочного комитета были так осторожны, что администрация узнала о забастовке лишь тогда, когда работы в копях остановились.

Управляющий копями, узнав, что рабочие не вышли, схватился за рыжую голову.

— Сволочи! Без ножа зарезали! — кричал он визгливым голосом, бегая по конторе, белый от ярости. Хозяева с него шкуру спустят, если завод останется без угля.

Верховой полетел с эстафетой к ближайшему владельцу Рязанову.

«Но и мне нельзя сидеть сложа руки», — думал управляющий. Что же делать? Других рабочих взять негде. Надо сговариваться с этими. Взяв бухгалтера конторы, он отправился к рабочим казармам.

А там в это время председатель стачечного комитета шахтер Топорков читал петицию по-русски и тут же переводил на казахский язык:

— «Мы требуем ввести восьмичасовой рабочий день…» — весть о забастовках в России и о требованиях рабочих докатилась в глухую Караганду.

— Ой-ба-яй! Джаксы! — крикнул кто-то по-казахски из дальнего угла.

— Разве они согласятся? — безнадежным тоном произнес Молотилин, старый рабочий с длинными, обвислыми усами, сидевший за Топорковым.

Евдоким Молотилин хоть и согласился бастовать вместе со всеми, но ему было жаль терять заработок. Мало платят — это да, а сейчас и ничего не дадут.

Топорков быстро повернулся к нему.

— Если все твердо будем требовать, не уступая, то согласятся. Хозяевам без угля зарез сейчас, а кроме нас, работать некому…

— Знаем! Читай дальше! — перебил его молодой звонкий голос.

— «Повысить плату на двадцать пять процентов…» — вновь начал читать Топорков.

— Это значит, чтобы на каждый рубль прибавили четвертак, — негромко пояснил сосед Топоркова, чернявый, смуглый рабочий.

— «Улучшить качество хлеба, снизить цены на продукты и поправить казармы».

Прочитав последние слова, Топорков, остановился.

— У нас все. Может, еще кто чего-нибудь добавит? — спросил он.

— Кабы это приняли, и то хорошо было бы… — протянул вислоусый Евдоким.

Но его перебил тот же молодой голос с казахским акцентом:

— Все выполнят. Не будем работать! Мои братья Мукажан и Азирбай, весь аул нам будут помогать. Утепов — собака! Продал нашу землю купцу…

В открытой двери показалась голова управляющего. Казах замолчал.

— Здорово, ребята! — бодро произнес управляющий. Он решил попробовать договориться по-хорошему.

— Здравия желаем, господин управитель! — проворно вскочив, закричал Евдоким.

Остальные рабочие молчали.

— Что это вы сегодня праздник устроили? Вроде в календаре черное число, — делая вид, что ничего не заметил, заговорил управляющий шутливым тоном.

— Господин управитель! Мы объявили забастовку и, пока наши требования не выполнят хозяева, к работе не приступим, — остановил его Топорков. — Через два часа придем к вам в контору с петицией, а пока вам здесь делать нечего.

Управляющий злобно взглянул на него, но сдержался.

— Буду ждать, — буркнул, направляясь к дверям.

Бухгалтер молча пошел за ним.

Забастовка продолжалась всего два дня. На третий вместе с приставом приехал Рязанов.

— Из-за пустяков работу бросили, ребята, — говорил он с наигранным добродушием, стоя перед рабочими. — Казармы поправят, уж послал плотников, хлеб будут теперь выпекать из хорошей муки, и цена городская, заработок я велел бухгалтеру выдавать на руки. Идите в шахты!

— А про восьмичасовой день и прибавку что же молчите? — крикнул из толпы Топорков.

— Ха-ха-ха! — закатился Рязанов. — Ишь чего захотел — восемь часов в день работать! Видно, лодырь большой. Такому скатертью дорожка, не задерживаем! А прибавку давать, когда от этих копей и так убытки получаем, вот где они у меня сидят, — ребром ладони постучал он себя по затылку, — так уж лучше прикрыть их совсем…

Среди рабочих многие заволновались. Приняли слова хозяина всерьез и испугались — куда пойдут, без работы жить нечем… Топорков вполголоса стал чего-то объяснять ближайшим, но пристав на него заорал:

— Сам бунтуешь и других с ума сводишь! Бунтовщикам живо место найдем — за решеткой!

— Дык что ж! Коль хлебушко будет добрый и по божеской цене, так и можно работать, — мигая Топоркову, чтобы он скрылся, испуганно заговорил Евдоким, поправляя беспрестанно тыльной стороной кисти свои повисшие усы. — Мы не бунтари…

— Правильно!

— Верно!

— Пошли, времени терять нечего! — послышались выкрики на русском и казахском языках.

Рязанов, оглядев прищуренными глазами толпу рабочих, молча пошел в контору. Он понял, что забастовщики сдались. Пристав остался и косо поглядывал на толпу возле Топоркова, решив «принять меры», если кто опять начнет сбивать с пути «этих черномазых», как мысленно назвал он шахтеров.

Но вмешиваться ему не пришлось. Большинство рабочих, еще темных, запуганных, пошли за Евдокимом Молотилиным в шахты.