«Дорогой товарищ Николаев!
Простите за долгое молчание, но я не могла раньше Вам написать. Ваш сын Саша, ныне Сережа Сергеев, — мой сын. Я должна была свыкнуться с новым для меня горем, все хорошо обдумать и взвесить. Я не могу потерять ребенка. Это мой сын, и никто не опровергнет моих прав на него. Я выкормила его своей грудью, я слышала его первый лепет, была свидетельницей того, как его маленькие, еще неуверенные ножки впервые затопали в моей комнате. Я пережила с ним все ужасы военных дней, я радовалась всем его успехам, как радуется всякая мать. Переживала с ним все его маленькие горести и несчастья, а год назад с гордостью повела в школу. Вместе с ним я вновь училась выводить первые неровные палочки и крючочки, читала первые буквы и слоги.
После всего этого я не могу от него отказаться. Я люблю его так, как только может мать любить свое единственное дитя. Он все — для чего я работаю, улыбаюсь, живу. Кроме него у меня никого нет. Я не буду больше описывать все мои переживания, но знайте, буду честно бороться за его любовь. Это мое право — право матери. Ведь фактически, хотя это и очень жестоко по отношению к Вам, Вы для него чужие, а я — мать (он даже не подозревает, что он приемный, я совсем уже забыла об этом, но встретила Вас). Сначала я вообще не хотела писать Вам. Не думайте, что из-за эгоизма или боязни потерять ребенка. Нет, и еще раз нет! Ради моего и Вашего сына, ради того, чтобы он был счастлив, как все дети. Но когда я вспоминаю глаза Вашей дочери, я не могу молчать, так много в них страдания и недетской тоски. Я знаю, вы приедете и потребуете Сашу, но, прошу Вас, в первый приезд не тревожьте его покоя. Он не знает и вряд ли поверит, что вы его родной отец, привыкнув считать отцом моего мужа, фотографии которого он видит ежедневно. Не вините меня в этом. Что я могла ответить ребенку на его вопрос, кто его папа и где он?
Искренне уважающая Вас
— Ниже написан подробный адрес с указанием, на каком трамвае ехать и где выходить, — рассказчик спрятал письмо. — Я терялся и нервничал, перечитывал письмо снова и снова, однако не мог решить, что предпринять. Я весь стремился к сыну, в то же время сознавал правильность доводов женщины. Прочитав письмо, Леля удовлетворенно сказала:
— Эта женщина — настоящая мать для Саши.
Это утверждение из уст подростка, такое простое и справедливое, встряхнуло мои мысли.
— Как, по-твоему, отец я ему или нет? Что же выходит, мы должны оставить его у этой чужой женщины? — и тут же сам отвечал: — Нет, этого не будет! После того, как я его искал почти восемь лет, отказаться? Нет! Да что ты на меня так смотришь? — удивился я, поймав ее пристальный и недружелюбный взгляд.
— Если бы ты потерял мать, то не спрашивал бы меня, — глухо ответила дочь. Впервые я, потеряв самообладание, закричал на нее.