Первый арест. Возвращение в Бухарест

С какой поразительной, почти осязаемой достоверностью сохранился в моей памяти тот необыкновенный июньский день! Ясно вижу террасу «Черкул милитар», где я сидел, рассеянно глядя на официантов, которые носились между столиками, как опытные эквилибристы, держа на вытянутых руках огромное количество кружек с пенящимся пивом, на босоногих мальчишек, вертящихся тут же с большими стеклянными банками соленых орехов. И слышу голоса людей, сидящих за столиками: «Три цапа!.. Две халбы!.. Пять цапов!.. Три халбы!..» Я тоже заказал «цап» — маленькую кружку пива, но не успел к ней притронуться. Перед моим столиком неожиданно вырос знакомый репортер — худой, сутулый, с огромный ушами, которого все звали «Пушка». Он наклонился ко мне и сказал каким-то странным, заискивающим и вместе с тем испуганным голосом:

— Браво! Вот это я понимаю: шах и мат!

— Это вы о чем? — спросил я.

— О советском ультиматуме…

— О каком ультиматуме? — спросил я, стараясь говорить как можно спокойнее, но уже чувствуя, как у меня колотится сердце.

Пушка уставился на меня своими сорочьими главами:

— Не притворяйся, что ты не знаешь. Советы потребовали возвращения Бессарабии!

Мне вдруг стало жарко. Мне хотелось задать ему тысячу вопросов, но я не успел ничего сказать, потому что он плюхнулся на стул и рассказал все сам. Советское правительство направило вчера Румынии дипломатическую ноту с предложением немедленно возвратить Бессарабию, насильственно отторгнутую от России в восемнадцатом году. Румынское правительство должно дать ответ не позже двенадцати часов двадцать восьмого июня, то есть завтра.

— А каков будет ответ? — спросил я.

Он снова вытаращил на меня глаза:

— Шах и мат! Мы ведь не можем начинать войну с Советским Союзом.

Он еще продолжал что-то говорить, но я стал прощаться.

Это событие и решило мою судьбу.

В этот день я не чувствовал ничего, кроме нарастающего возбуждения и затаенной радости. Возбуждение возрастало с каждым часом, и у меня было такое чувство, как будто я уже не здесь, в Бухаресте, где я провел столько лет, а в другом мире, где должно было произойти что-то захватывающе радостное. Мне стоило большого труда не отправиться сразу же в городское бюро путешествий и купить билет на первый поезд, отправляющийся в Бессарабию. Я все же отказался от этой затеи и отправился искать товарищей.

В тот же вечер газеты сообщили о решении румынского правительства эвакуировать войска из Бессарабии и Северной Буковины, Уже завтра советские войска начнут переходить через старую румынскую границу для занятия городов Черновцы — Кишинев — Аккерман. Когда выяснилось, что мне нельзя вернуться домой, потому что там уже побывала полиция, я отправился спать в зубоврачебный кабинет, принадлежащий брату одного из моих товарищей. Я просидел всю ночь на клеенчатом диванчике, разглядывая стеклянные витрины с инструментами, бормашину и сложные никелированные ручки зубоврачебного кресла. Я не мог заснуть. Я изнемогал от душевного потрясения, от усталости. Вдруг я заметил, что свет в комнате потускнел. Светало. Наступал новый жаркий летний день…

…Это был мой последний бухарестский день!

Я провел его как во хмелю… Когда выяснилось, что есть решение ЦК, что все члены партии из Бессарабии могут ехать на родину, если они не заняты на работе, которую нельзя передать другому, я решил, что уеду сегодня же, даже не заходя домой, — ведь может оказаться, что там меня поджидает полиция.