Первый арест. Возвращение в Бухарест

Он сделал несколько осторожных шагов и огляделся. Вот табачный киоск, где он всегда покупает папиросы «Регале», вот бодега, где он столько раз выпивал рюмку любимого «Чинзано», все как будто на месте, на улице ничего не изменилось. Почему же он чувствует себя так, словно его внезапно вытолкнули на вражескую территорию без оружия, без товарищей, без плана? Все еще оглядываясь, он побрел мимо заборов с запертыми калитками, мимо знакомых лавок с заколоченными витринами и спущенными железными шторами на дверях. Ни живой души. Ни огонька. Где все? Спят, наверно, в объятиях своих толстых жен с вымазанными кольдкремом лицами и накрученными на бигуди локонами.

А прежде они стояли навытяжку. Стоило ему только выйти из калитки, как на всей улице начиналась суматоха. Исааки и Сары быстро прятались за свои прилавки, все остальные выстраивались в дверях, подобострастно ухмыляясь, жадно ловя его взгляд, его улыбку.

Дойдя до конца улицы, Мадан обогнул низко осевшую в землю старинную церквушку и вышел на площадь. Слева белел меловой фасад театра «Режина Мария», справа над Дымбовицей возвышалась темная громада Трибунала, все фонари на набережной были потушены, смолистая вода сливалась с темными берегами. Перейдя площадь, Мадан услышал звуки радиолы: в дверях бодеги, на углу, стояли две проститутки, рядом на тротуаре лежал пьяный. Мерзавцы! Они смеют пить и блудить, как будто ничего не случилось. Он вспомнил, что в этом здании на третьем этаже есть бар, и подумал, что там, наверное, еще танцуют; за углом, на улице Филитис, есть притоны — там и сейчас играют в карты; за несметными окнами всех этих домов стоит несметное количество кроватей, на каждой из них кто-нибудь сладко посапывает и видит мирные сны. Никого не волнует то, что Аурел Мадан крадется ночью как вор по той самой улице, где он столько раз проходил как хозяин. Ведь это Каля Викторией, здесь он шагал в парадной форме, в черной сермяге, небрежно накинутой на плечи, между двумя шеренгами легионеров в зеленых рубашках, а все те, кто нежатся теперь в своих постелях, почтительно толпились на тротуарах. Ничтожества! Когда им приказывали — они стояли на коленях. В  з н а к  д о в е р и я  к  г о с п о д у  б о г у  и  с у д ь б а м  н а ц и и… с е г о д н я… в  о д и н н а д ц а т ь  ч а с о в  у т р а  к а ж д ы й  р у м ы н, г д е  б ы  о н  н и  н а х о д и л с я, о б я з а н  с т а т ь  н а  к о л е н и… И они стояли. Когда завыли сирены, остановились трамваи и автомобили, легионерские патрули быстро вытащили перепуганных пассажиров — кое-кто пробовал возражать, другие притворились, будто не понимают, чего от них хотят, — им разъяснили, и они опустились на колени, все до единого, тут же на холодном тротуаре, на грязной мостовой. Какое великолепное зрелище: вся нация на коленях! Нации не нужно было много объяснять. Нацией управляли. Нации приказывали… Но в рядах нации были враги и предатели. Враги не подчиняются приказам. Их можно только расстреливать. Кодряну их расстреливал. В конце концов они расстреляли Кодряну. Все это прошлое. Зачем теперь вспоминать? Но он шел по Каля Викторией, прошлое шло рядом и зажигало свет в окнах.

Мадан шел по Каля Викторией, и прошлое шло рядом. Каждое здание, мимо которого он проходил, будило воспоминания. Он шагал мимо высоких каменных ступенек центральной почты — здесь он принимал парад; мимо аляповатого, похожего на каменную лягушку здания «Чек» — здесь он заседал в правлении после прихода к власти легионеров; мимо квадратных витрин универсального магазина «Галлери Лафайетт» — здесь он выступал с речью после изгнания еврейских владельцев. Рядом с магазином возвышалась серо-стальная коробка префектуры полиции — в окнах пробивается свет, за чугунной оградой стоят наготове мотоциклисты, — чувствовалось, что в этом здании никто не спит, и Мадан подумал: полиция бодрствует, полиция к чему-то готовится; в конце концов, все меняется, но полиция остается полицией… Он был деятелем партии, созданной полицией. В полиции начинался румынский фашизм, из полиции вышли «ЛАНК», «Легион Михаила-архангела», «Железная гвардия» и партия «Все для отечества». Полиция была матерью-кормилицей всех этих организаций, министр внутренних дел — их крестным отцом. Все начиналось здесь, в полиции, но его, Мадана, это никогда не смущало.