Первый арест. Возвращение в Бухарест

«Я знаю, что такое полиция, — думал он, подходя к ее воротам. — Без полиции нет государства. Вне полиции нет политики. Политика меняется — полиция остается. Никто без полиции, ничто над полицией, ничто против полиции — вот что такое полиция. Сам Гитлер был информатором военной полиции, потом он пришел к власти, и полиция стала служить Гитлеру. Кодряну тоже начинал свою карьеру в полиции — здесь же он ее и закончил: в полиции был подписан приказ о его расстреле. Гитлер служил полиции и стал канцлером. Кодряну служил полиции и стал трупом — Кодряну не знал, что такое полиция. Кодряну провозгласил себя «Капитаном». «Капитан» один, полиций было много: королевская полиция, сигуранца, военная полиция, префектура полиции, потом иностранные разведки: гестапо, абвер, Интеллидженс сервис. Кодряну служил румынской полиции, пока не перешел в немецкую. Сначала он работал для абвера, потом для гестапо. Может быть, его расстреляли лишь за то, что он предпочел Гиммлера адмиралу Канарису? Кодряну не знал, что такое полиция… Он считал Морузова своим главным врагом, а Морузов был не только шефом румынской королевской полиции, но и агентом абвера, для которого работал и сам Кодряну. Смертельные враги были коллегами. Они работали для одной и той же полиции и ничего не знали. Они не знали, что стали врагами лишь потому, что это было выгодно полиции. Нет, они не знали, что такое полиция, потому погибли оба: полиция Морузова расстреляла Кодряну, полиция Кодряну расстреляла Морузова — вот что такое полиция. Хория Сима поставил сразу на три карты: полиция Гиммлера спасла его от полиции Антонеску; если падет Гиммлер, Сима перейдет к своему третьему хозяину — английской полиции. Хория Сима знает, что такое полиция. И он, Мадан, знает — поэтому он и пришел сюда.

Они сидели за одинаковыми канцелярскими столами, накрытыми стеклом, и молчали. Кабинет, в котором они сидели, был светлым и холодным: светлый, недавно отциклеванный пол с коричневой дорожкой из линолеума посередине, голые холодные стены, выкрашенные желтой масляной краской, широкое окно с холодным каменным подоконником. На столах, за которыми они сидели, стояли одинаковые чернильные приборы из серого холодного камня, больше на столах ничего не было, и они сидели без дела и молчали, пока один из них, тот, который был повыше ростом и постарше, с лицом, сморщенным, как мертвый корень, с острыми глазами, под которыми кожа висела мешком, громко выругался.

— Что с вами, господин инспектор? — спросил второй.

— Ничего, Марчел, — сказал первый.

— Нет, в самом деле, почему вы нервничаете? — спросил тот, кого звали Марчел. Полное имя его было Марчел Георгиу, звание — старший комиссар полиции, помощник начальника бригады «социальной преступности». Сидя за столом, он видел в стекле отражение своего молодого круглого лица с тонкими нахальными усиками и черные волосы, разделенные прямым пробором от левого виска. — Вы плохо себя чувствуете, господин Греку?

— Это ожидание, черт бы его побрал, — сказал инспектор.

— Уж не боитесь ли вы? — старший комиссар пристально посмотрел на инспектора.

— Конечно нет. Но я все время думаю, что теперь будет, и нервничаю.

— А я не вижу повода для волнений, — сказал комиссар.

Он начал работать в полиции недавно, всего лишь два года тому назад, сразу после окончания юридического факультета. Таким образом, он был не просто полицейским, а принадлежал к новой формации полицейских-интеллигентов, изучавших право. Он знал теорию современного государства: государственный служащий ни за что не отвечает. Он был и в курсе всей практики современного государства, так что по сравнению с ним жестокий и туповатый Греку был добряк и дилетант. После 23 августа Греку беспокоился о своем будущем, а Георгиу оставался совершенно спокойным. Он подбирал мебель для своей новой гарсоньерки, ему хотелось обставить современную квартиру старинной мебелью, и он никак не мог найти подходящего табернакола: он приобрел кресло с гербом принцев Кантакузино, венецианское зеркало, серебряный синагогальный подсвечник, две поддельные картины Григореску в очень широких позолоченных рамах, но табернакола не нашел. Это его раздражало, а за свою службу он был спокоен, так так считал себя специалистом, без которого нельзя обойтись.

— Я не вижу никаких причин для беспокойства, — повторил комиссар.

— Ладно, не притворяйся дурачком, — сказал инспектор. — Ты что — все забыл?