Первый арест. Возвращение в Бухарест

Майор этот был самым пожилым из всех военных корреспондентов, попросившихся в нашу машину, — корреспондентские «виллисы» плелись еще где-то в Молдавии или торчали в автобатах со сломанными задними мостами и непереключающимися скоростями. Я вспомнил, как он усаживался рядом с Кротовым на широком переднем сиденье нашего «доджа», маленький и неуклюжий, в слишком широкой гимнастерке, подпоясанной ремнем, под которым круглился живот, и в слишком тесной пилотке, покрывающей только половину его крупной, стриженой, уже седеющей головы. Тогда он показался мне смешным.

— Мы не попадем в историю, — повторил он. — Мы должны попасть к утру в Бухарест.

«Вот какой он, этот майор», — подумал я. Теперь он мне совсем не казался смешным.

— Ладно, поехали, — сказал Кротов.

Машина сразу тронулась с места и с потушенными фарами медленно двинулась вдоль тесного строя деревьев. Вскоре водитель прибавил газ, но света больше не зажигал. Когда глаза стали привыкать к темноте, дорога сузилась и над нами повисло что-то темное, рваное, как космы сказочных лесных чудовищ. Небо с тусклыми звездами, мерцающими среди жидких облаков, исчезло, и нас окружала теперь плотная, как бы подземная тьма. Она укрывала нас, но она же могла нас подвести: за каждым еле различимым пнем мог притаиться враг. Я не знаю, что думали другие, когда мы так двигались по лесу и слушали, не раздастся ли выстрел из чащи, но я старался ни о чем не думать, и это мне не удавалось, мысли мои перескакивали с предмета на предмет, и я сидел затаив дыхание и готов был молиться богу, в которого никогда не верил: «Помоги нам! С нами ничего не должно случиться этой ночью! Мы должны попасть в Бухарест!»

Так мы двигались с потушенными фарами довольно долго, и вокруг нас был громадный лес, была черная, угольная ночь и были таинственные, тревожные звуки шагающей где-то в кустах опасности. Два раза начиналась стрельба все еще далеко от дороги — резкий сверлящий стрекот автоматов, а когда мы наконец выбрались из леса, в радостном свете вновь вспыхнувших фар заметалась вдруг темная, похожая на огромную летучую мышь тень человека.

Раздался крик, скрип тормозов, и машина остановилась. Кротов вскочил, хватаясь за автомат, но человек на дороге уже стоял смирно, высоко подняв руки, и что-то кричал майору, который первым очутился на шоссе. Услыхав румынские слова, я встал и, волоча одеревеневшую от долгого сидения ногу, выбрался из кузова.

Человек, из-за которого мы остановили машину, все еще стоял с поднятыми руками, залитый белым светом фар. Он был высокий, худой, черноволосый, с небритым, запыленным лицом. На нем были штаны военного образца, обтрепанная куртка и ярко-желтые бутсы.

— Я румын, товарищи! Я румын! — обрадованно закричал он, как только я задал ему вопрос по-румынски. — Я бежал от немцев, товарищи! Румыны — русские — товарищи!

— Одну минутку… — сказал я, но он не слушал.

— Нет больше Антонеску, товарищи! Король Михай прогнал Антонеску, товарищи! Да здравствует король, товарищи!

— Что он говорит? — спросил Кротов.

Я перевел.

— А-а… — равнодушно протянул Кротов. — Нам это не поручено. Объясни ему, что он свободен. Пусть идет на все четыре стороны и не кидается больше под машины. Поехали!

Поняв, что мы собираемся в дорогу, румын закричал с отчаянием:

— Возьмите меня с собой, товарищи!

— Этого мы не можем сделать, — сказал я ему.

— Но меня могут здесь убить, товарищи! В лесу есть немцы, товарищи!

Он, должно быть, решил, что только меня нужно уговорить, и продолжал ораторствовать:

— Румыния вышла из войны, товарищи! Союз с Гитлером порван, товарищи! Король Михай теперь против Гитлера!

— Слушайте, — сказал я, чувствуя, что начинаю сердиться. — Нам, конечно, очень приятно, что после трех лет войны, когда Красная Армия вступила в Румынию, король Михай порвал наконец с Гитлером. Но все это не имеет никакого отношения к нашей машине. Мы торопимся и взять вас не можем.

Он слушал и весь дрожал. Когда я кончил, он вдруг наклонился ко мне и сказал, переходя на шепот:

— Вы же сами румын, товарищ! Как вы можете бросить меня на произвол судьбы?

Я усмехнулся:

— Вы ошибаетесь, я не румын. Я только говорю по-румынски.

— А почему у вас бухарестский акцент?

Такого вопроса я не ожидал и растерялся. Да, пожалуй, я растерялся, иначе зачем мне было объяснять ему то, чего даже едущие в нашей машине корреспонденты не знали?

— Я не румын, — сказал я ему, — но я жил в Бухаресте. Я из Вилкова и учился в Бухаресте.

— Вылкован! — крикнул уже из машины Кротов. — Вылкован, едем!

Я повернулся, но румын вдруг вцепился мне в руку!

— Вас зовут Вылкован? Я вас знаю!

Черт возьми, это было уж слишком! Я выдернул руку и молча пошел к машине. Но он побежал за мной с мучительным криком:

— Я вас знаю, товарищ! Вы были студентом юридического факультета, товарищ. Вы были товарищем Дима Кожушняну, Бранковича, Виктора, Анки Бабеш…

Я остановился, пораженный. Если бы он не упомянул имени Анки, я бы, конечно, не остановился. Но он произнес ее имя, и я уже не мог не остановиться.

— Откуда вы их знаете?

— Я знаю всех товарищей. Не бросайте меня…