Первый арест. Возвращение в Бухарест

Я с трудом находил себе место, раскрывал курс римского права, прочитывал две страницы и совсем уж некстати снова начинал думать об Анке. Неужели я и в самом деле влюбился? А что такое любовь? Может быть, любовь — это что-то такое, чего я раньше не знал, а теперь узнал? Кого бы мне спросить?

Я перебирал в уме всех своих товарищей. Дим говорил, что любовь — скучнейшая вещь на свете, а Неллу считал разговоры о любви чистейшим оппортунизмом. С Раду мне тоже не хотелось говорить на эту тему. Он уверял, что его любят все красивые девушки, и он действительно был с ними в наилучших отношениях, всегда разгуливал под руку, но вечерами почему-то всегда оставался один: те самые девушки, с которыми он обнимался днем на виду у всех, по вечерам уединялись с другими студентами. Нет, что-то мне не хотелось спрашивать совета у Раду. Охотно и восторженно рассуждал о любви наш капиталист Пауль. Он не скрывал, что бешено влюблен в Санду. Я знал, что он приходит к ней довольно часто, сидит, уныло глядя на нее, и молчит, пока не появляется Виктор. В его присутствии Пауль оживляется и начинает довольно толково говорить о прибавочной стоимости или о депрессии особого рода, о которой он узнал из последнего номера «Инпрекорр», пока Санда не заявляет, что ей пора спать. Пауль немедленно встает, а Виктор говорит: «Ты иди, а я еще посижу немножко. Пока». После этого Пауль безропотно уходит, а Виктор остается. Однажды, когда Санда была в ссоре с Виктором, Пауль взбунтовался, пришел к ней, сказал, что не уйдет, и двое суток валялся на диване серьезный и грустный; все подруги Санды приходили смотреть на него и приносили с собой бутерброды, чтобы он не умер с голоду. Нет, пожалуй, и с Паулем не стоит говорить о любви. Остается еще Флориан. Он сказал, что любовь его очень интересует, она предусмотрена в плане подготовки материалов к роману, однако этот пункт далеко. Пока он ничего не испытал и ничего не может сказать.

Кого же еще спросить? Обывателей из четырнадцатой комнаты, которые перед сном выдавливают свои прыщи на подбородке и при этом всегда болтают о любви? Для них любовь не проблема. Они знают, что такое любовь. Любовь — это стройные ножки Силли Василиу из театра «Кэрэбуш». Это сорок лей, которые нужно иметь, чтобы отправиться в субботу на Crucea de piatră[18]. Любовь — это удовольствие за сорок лей. К черту такую любовь! Любовь — это шприц с марганцовкой, который имеется у Бранковича. Он безумно боится поймать сифилис. Еще он боится триппера. Боится он и многого другого. Разве есть на свете что-нибудь, чего не боится Бранкович? Когда он видит толпу на улице, он переходит на другую сторону. Если навстречу ему идет пьяный, он тоже переходит на другую сторону. Что бы ни случилось — он всегда переходит на другую сторону.

Я вдруг представил себе господина адвоката Бранковича в фланелевом костюме, с папиросой в руке. Он сидит в кафе «Чентрал» в своем родном городке Бузэу, и старший официант кричит на весь зал: «Один кофе по-турецки для господина Бранковича — покрепче». А за окнами кафе по щербатому тротуару прогуливаются провинциальные франты в спортивных пиджаках, чинно шествуют девицы на выданье, разряженные, пышнотелые, с печально-вопросительными глазами. Интересно, какую из них выберет Бранкович в жены? Интересно, сколько он потребует приданого? Интересно, зачем мне понадобилось думать о Бранковиче?

Надо поставить себе за правило думать только о серьезных вещах — о движении, например, или об экзаменах. Но я тут же нарушал это правило и снова видел  к а р т и н к и  и снова начинал думать об Анке и о том, что не надо о ней думать.

Так протекала моя жизнь после массовки, и мысли об Анке и воспоминания о том, что случилось в Банясском лесу, преследовали меня недели три, пока не случилось событие, которое перевернуло всю мою жизнь.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Однажды, за несколько дней до начала экзаменов, я вышел из общежития и услышал крики: «ДИМИНЯЦА спе-ци-а-ла!.. Экстренный выпуск газеты ДИМИНЯЦА!.. Обмен посланиями между Литвиновым и Титулеску!.. Диминяца спе-ци-а-ла!» Я схватил у первого пробежавшего мимо разносчика липкий газетный лист с огромным заголовком, быстро пробежал его глазами и застыл, оцепенел от радости. «Румыния признала Советский Союз! Обмен посланиями между Литвиновым и Титулеску! Возобновление дипломатических отношений!»